АlshBetta - Hvalfanger / Китобой [СИ]

Где-то у дивана дремлет Кьярвалль. Ему доверено блюсти покой малыша, но сегодня, сморенный долгой семейной прогулкой, он выдохся. К тому же, вполне возможно, что после кастрации завидует играм за дверью родительской спальни. И таит обиду.

Их дом в Нууке самый большой. После хижины у леса — и вовсе огромный. Но зато в нем высокие потолки, дверные проходы, заходя в которые, Сигмундуру не приходится нагибаться, удобная и красивая мебель, полностью обновленная, а так же постоянные свет, вода и тепло. Камины излишни.

Берислава тихонько заглядывает в детскую… и на сердце у нее сразу же теплеет.

Сигмундур, устроившись на большом кресле-качалке бордового цвета, уложив сына на своей груди, прикрыв его плечики цветастым одеялом, вполголоса рассказывает какую-то сказку. Сказки он полюбил с рождением ребенка.

Зачарованный сюжетом Севостьян, не двигаясь, слушает.

Он самый прекрасный мальчик, которого Берислава только видела. Черные папины кудри, перемешанные с ее зелеными глазами, и лицо, так похожее на черты их обоих… не было малыша красивее. И не было счастливее, судя по тому, какая улыбка блуждает по его личику, когда слушает низкий голос папы. Севостьян никогда его не боялся. И ему уж точно плевать на запахи.

…Сигмундур с невероятным трудом адаптировался к жизни в городе, среди людей. В отчуждении, возле леса, он ощущал безопасность, не тревожился. Волки, киты… его жизнь была простой, с нехитрым укладом. И он был доволен.

Но после той стычки на корабле, когда Рагнар едва не изнасиловал ее, а он — едва не выбил за это из него душу — на закрытой базе Ананда Свенссона работать ему было уже невозможно.

Берислава неделю уговаривала его сходить в порт в Нууке. Хотя бы попробовать, даже если оплата ниже, а коллектив совершенно не знаком.

Так Сигмундур стал официальным китобоем. С официальными часами работы пять дней в неделю, отпуском, больничным и скидками в рыбных магазинах. Постепенно, понемножку, но, вместе с Бериславой, он налаживал свою жизнь.

В Нуук они окончательно перебрались за три недели до свадьбы. Тихой, спокойной и очень, очень счастливой. Видение Бериславы в белом платье, как потом признавался китобой, стало лучшим до рождения Севостьяна памятным моментов во всей его жизни. А она помнит, как любовалась его фраком. Как сказала, после слов священника и их клятв, золотую фразу: «Теперь ты навсегда мой».

Однако сколько бы прелестей семейная жизнь в себе не таила, сколько бы возможностей не сулила новая работа, Сигмундур мучительно боролся с самим собой и собственным страхом. Ночью, такого сильного и смелого, посреди города, в цивилизованном месте, его будили кошмары и трясло дрожью ужаса. Мыши ему мерещились. Часто…

Но в такие моменты Берислава просто садилась рядом, крепко обнимала своего несгибаемого мужчину, целовала его кожу и обещала, обещала, что все наладится. Очень скоро. И навсегда.

Ее близость его вдохновляла. И со временем эта истина лишь обретала силу.

— Мама…

Ее замечают. Моргнув, Берислава возвращается в реальность, в теплый и уютный дом, к своей дорогой семье. Две пары глаз — черные и зеленые — останавливаются на ее фигуре. Только в зеленых вопрос, а в черных — искорки и смешинки. Сигмундур хмыкает ее приходу, погладив спинку сына.

Семья. Дом. Тепло.

Она даже не мечтала о таком. А получила все сполна. Благодаря мужчине, которого любить не перестанет даже под страхом смерти. Даже среди вечной мерзлоты.

…Север стал ее судьбой.

— Я тут, Воробышек, — Берислава садится на пуфик рядом со своими мальчиками, ласково чмокнув ладошку сына, — не спится, маленький?

— Тут темно…

— Темнота это очень хорошо, — китобой ерошит волосы сына, с удовлетворенным выражением лица наблюдая его фигурку на себе, — в ней лучше спится.

— Она кусается…

— Ну что ты, — Берислава придвигается ближе, поправляя его одеялко, — она рассказывает сказки. Как папа. Ты вслушайся.

— Тогда она скрипит…

Берислава краснеет, краем глаза взглянув на ухмыляющегося Сигмундура, но не подает вида.

— Это ее шепот, Воробышек.

— Я люблю, когда ты говоришь, — не соглашается мальчик, — и папа. Не хочу тишину.

Его упрямство абсолютно точно унаследовано с кровью.

Девушка вздыхает.

— А как насчет песенки, милый?

Глазенки малыша загораются. Кто не любит песенок?

— Да, мамочка, — ухватившись пальчиками за папину футболку для сна, он обращается во внимание.

…И Берислава поет.

А получасом позже, когда Сигмундур осторожно, но уже уверенно опускает Севостьяна в его кроватку, прямо на взбитую подушку, свежую простынь и под теплое одеяло, слова своей колыбельной Берислава слышит уже от него самого. На русском.

Спи, мой воробушек…

Берислава, счастливо улыбнувшись, оглядывается на него повлажневшим взглядом.

— Ты ее выучил…

— Ты меня научила, — китобой нежно обнимает жену за талию. Его надежные руки вселяют уверенность.

— Хороший ученик, — хмыкает девушка. И нежится в любимых объятьях.

Они остаются наедине. В своей спальне. Вдвоем.

Забираются под простыни и, тесно обнявшись, укладываются друг напротив друга на подушки. Мягкие, большие и белые.

— Еще один день, — погладив ее щеку, бормочет Сигмундур.

— Еще один день, — оптимистично, хоть уже и сонно соглашается Берислава, — как же он прекрасен…

— Потому что в нем ты, — с любовью и обещанием защиты, он целует ее лоб. Девушка больше никогда в этом не сомневается.

— И ты. И наш Воробышек, — мурлыча, Берислава обосновывается у его груди, с несказанным удовольствием наслаждаясь близостью, — доброй ночи, мой Большой кит. Помни, что я люблю тебя. Сквозь весь лед гренландских ледников.

Сигмундур басисто, счастливо посмеивается.

— Ты его уже растопила, мое счастье. Теперь с чистой совестью засыпай. Jeg elsker dig (я люблю тебя).

Ледник растаял.

Золото.

Спи, моя северная ночь.