Джеймс Уоллер - Унесенные ветром. Век XX

Барт очень спокойно сносил выпады Маллигана, по крайней мере внешне. Но однажды Маллиган просто перешел те границы, которые он, Барт Гамильтон, считал границами дозволенного. А именно: он был обвинен в трусости, и его мужские качества были поставлены под сомнение.

Аллен Маллиган неплохо боксировал. Свое увлечение боксом он связывал в первую очередь с тем, что изобретение это типично британское, и хотя вначале являлось занятием простолюдинов, но впоследствии выросло в увлечение джентльменов, в настоящий спорт. В качестве примера Маллиган вспомнил лорда Байрона, известного своим увлечением кулачным боем, а также других представителей мира литературы и искусства. Младшие студенты и в самом деле побаивались этого рослого, длиннорукого и гибкого верзилу, а тот считал свое превосходство раз и навсегда установленным и даже не снисходил до напоминания об этом факте. Но в случае Барта Гамильтона Маллиган сделал исключение.

— Послушай, Гамильтон, — обратился он к Барту как-то раз, будучи явно навеселе. — Никак я не пойму, почему это ты такой смирный? Может быть, ты член какой тайной секты мазохистов, а? Секты мормонов по-джорджиански, этаких новых извращенцев, — он оглянулся по сторонам, призывая всех присутствующих принять участие в потехе, которую он сейчас устроит. Присутствовало при этом еще трое студентов, один из них жил в комнате Барта, где и происходили события, двое других пришли в гости. Все они не сочли нужным поддержать начинание Маллигана угодливым смешком, что вообще-то случалось довольно часто, но хранили напряженное молчание.

— Эй, Гамильтон, да ведь ты и в самом деле добрый самаритянин? Или нет, я, конечно, заблуждаюсь. Вы там у себя, но Юге, привыкли спать с негритянками, а уж их-то мужья не в состоянии постоять за свою честь. Но когда вы, проклятые плантаторы, сталкиваетесь с отпором истинных белых мужчин, то тут же поджимаете хвост.

— Аллен Маллиган, если ты сейчас же не захлопнешь свою грязную пасть и не уберешься отсюда, я тебя вздую, — эти слова Барт произнес очень внятно, но спокойно. На лице его при этом не читалось выражения злости или даже раздражения.

— О, джентльмены! — Маллиган воздел кверху свои длинные руки, призывая всех присутствующих в свидетели. — Он меня «вздует», — Маллиган прогнусавил, утрируя протяжный южный говор. — Да ты…

Окончание фразы было захлопнуто мощным ударом в челюсть снизу. Барт Гамильтон, до сих пор спокойно сидевший на стуле перед распинавшимся Маллиганом, внезапно выпрямился со скоростью предварительно сжатой стальной пружины и еще быстрее выбросил правый кулак. Маллиган, руки которого были слегка приподняты, вскинул их вверх еще больше, словно пытаясь уцепиться за потолок, и рухнул бы во всю длину своих шести футов четырех дюймов роста на пол, если бы его не подхватили на руки сидевшие сзади.

— Ну, Гамильтон!.. — выдохнул один из студентов, и в

восклицании его слышалось удивление, восхищение, смешанное с тревожным ожиданием неизбежных последствий.

Впрочем, последствия, как выяснилось, могли быть только достаточно отдаленными. Маллиган, побледневший, с появившейся в углу рта струйкой крови, не подавал признаков жизни. Только после того, как его уложили на кровать и вытерли ему лоб и шею мокрым полотенцем, специалист по благородному разбиванию физиономий разлепил веки и вперил мутный взгляд в потолок. Потом, когда взор его обрел осмысленное выражение, Маллиган порывисто встал, намериваясь расправиться с обидчиком, но один из студентов, кое-что понимающий в боксе, удержал его за плечи:

— Не дергайся, Аллен. Тебе лучше пока полежать, ты был в глубоком нокауте. Не думаю, что ты готов боксировать в ближайшие четверть часа.

— Хорошо, — произнес Маллиган вполне спокойно. — Я вообще не стану боксировать сегодня. Но я оставляю за собой право на ответный удар, — он приподнялся, помотал головой, потом встал и дошел до двери, слегка пошатываясь. — Я предоставляю тебе право выбирать время и место, сукин ты сын.

Последние слова, естественно, относились к Барту Гамильтону. Маллиган вышел, захлопнув за собой дверь.

— Да, Барт, — покачал головой Марк Айзеншмидт, тот самый студент, что удержал Маллигана от немедленного продолжения поединка, — похоже, у тебя появились серьезные проблемы. Удар у тебя, конечно, сокрушительный, ты прирожденный файтер [1] Буквально — боец. В боксе — обладатель нокаутирующего удара. . Честно говоря, я даже не ожидал такого, хотя ты здоровый малый. Но в Маллигана очень трудно попасть, вот в чем фокус. Он успеет раз десять так врезать тебе по голове, прежде чем ты успеешь поднять руки, чтобы повторить свой сегодняшний успех, что у тебя просто ничего не получится, ты про все на свете забудешь.

— Что же, — улыбнулся Барт. — В таком случае мне придется воспользоваться его великодушным разрешением выбирать время поединка и отложить его года на три, пока я не закончу университет.

— Нет, Барт, — возразил Айзеншмидт, — ты так не поступишь. Уж я-то тебя знаю. Просто завтра же я отведу тебя к мистеру Диббетсу, наставленнику университетских боксеров. Ты ему понравишься, как мне кажется.

Мистер Диббетс оказался доволен новичком, как и предполагал Айзеншмидт.

— Да, сынок, у тебя просто идеальное сложение для бокса. Сухие длинные ноги, почти нет задницы, ручищи, что шатуны у локомотива, — он говорил так, словно перечислял достоинства лошади, которую продавал кому-то. — Где же ты такой вымахал, сынок? В Джорджии? Никогда не был в Джорджии.

Мистер Диббетс не употреблял в разговорах со студентами обращений «сэр» или «мистер Такой-то», даже если имел дело с родственниками профессоров этого университета. Высшей формой вежливости, но одновременно и признаком некоторого отчуждения считалась у него форма «молодой человек». Барта он с самого начала называл «сынком», что, по словам Айзеншмидта, означало симпатию.

Диббетс участвовал в высадке на Кубу в недавней войне с Испанией, тогда же он получил звание лейтенанта, ранение в ногу и военную пенсию. Ранение проявлялось только при обычной ходьбе в виде едва заметной хромоты, а на ринге Диббетс танцевал грациозно и неутомимо. Коренастый, с длинными могучими руками, он напоминал краба, прячущегося за камнем и угрожающего своей клешней, когда вставал в свою излюбленную боковую стойку. Сходство с крабом усиливала короткая шея Диббетса, немного выпученные глаза, сплюснутый нос и обширная лысина.

— Это у меня от рождения такой приплюснутый нос, сынок, — повторял он Барту, — а когда нос становится похожим на лепешку после занятий боксом, то это самое распоследнее дело. Меня всегда было трудно выцарапать из моей раковины.