Джеймс Уоллер - Унесенные ветром. Век XX

— Давай-ка лучше еще выпьем, — сказал Иствуд после того, как пауза затянулась более, чем на полминуты.

— Давай, — согласился Барт. — Дон, насколько я понимаю, кто-то в муниципалитете будет очень недоволен, если как следует тряхнуть Кверчетани? Да тут и гадать нечего, кто именно будет недоволен — в бумагах, что я тебе дал, они все перечислены. Дон, но ведь и я не могу все это просто так оставить. Я собрал много материалов на этого мерзавца Кверчетани и не только на него — и, выходит, ничего не получу взамен? Все останется на своих местах? Все и вся — я останусь прокурором района, Кверчетани будет по-прежнему заниматься вымогательством, подкупом чиновников и расширением сети подпольных борделей. Если я в благодарность за то, что знал все и смолчал, получу только прежнее положение вещей, то уж лучше мне подать в отставку со своего поста и заняться адвокатской практикой. Стану защищать тех, кого собирался упрятать за решетку. Уж я-то буду знать, как действовать против обвинителей и насколько слабы их позиции!

— Нет, тебе не стоит подавать в отставку, Барт, — покачал головой Иствуд. — Скоро тебе предстоит занять место советника мэра.

— Вот как? Но ведь оно…

— Все правильно. Сейчас его занимает Пири, но он уходит. — Иствуд улыбнулся. — Вернее, уезжает. В Спрингфилд.

— Послушай, — Барт готов был расхохотаться — горько и недоуменно, — неужели все это связано с делом Кверчетани? Выходит, надо себя вначале чем-то скомпрометировать, как это сделал Пири, связавшись с Кверчетани, чтобы потом получить повышение?

— Нет, старина, тут ты не угадал, — сухо ответил Иствуд, — Пири давно уже готовился заменить кого-то в администрации штата. Возможно, что шум по делу Кверчетани — хотя и не поднятый еще шум — только ускорил его уход.

— О’кей, Дон, я все понимаю. Но уж Стэнтона-то никак нельзя оставлять на своем месте.

— Ладно, что-нибудь придумаем, — махнул рукой Иствуд.

Сразу же после того, как он занял место советника мэра, Барт позвонил Сильвии:

— Детка, ты не хочешь меня навестить?

— Боюсь, что нет, Барт.

— А завтра?..

— И завтра тоже.

— Мне будет позволительно узнать, чем это объясняется?

— Разумеется. Я выхожу замуж.

— Вот как?.. Это следует понимать так, что ты выходишь замуж не за меня?

— Это следует понимать так, Барт.

Ему было наплевать на то, что их разговор наверняка слушает телефонистка. Ему было вообще на все сейчас наплевать. Два стакана виски, выпитые им перед тем, как он снял трубку, начинали действовать.

— Сильвия, я хочу понять, что я сделал не так.

— Ты все сделал, как надо, Барт.

— Нет, я постоянно что-то делаю не так, только не могу понять, что именно и когда. Тот парень, за которого ты выходишь замуж, он-то, конечно, хитрован. О! Он мудр, как змий, черт его дери. Что же вы тут за умники такие? Я тоже не могу назвать себя законченным неудачником, знаешь ли, но все равно чувствую себя круглым дураком. Этот твой избранник, естественно, денежный мешок, лопающийся от самодовольства или же владелец какой-нибудь паршивой газетенки, изо всех сил пыжащийся показать свою полнейшую независимость от всего и от всех, а на самом деле служащий на задних лапках и виляющий хвостом перед каждым, кто бросит ему кость с остатками мяса.

— Нет, Барт, — голос в трубке звучал на удивление ровно, — он ни то, ни другое.

— Да кто же он, в таком случае? — Барт от раздражения чуть не забыл, зачем он вообще звонил ей. — Конгрессмен, сенатор?

— Нет, он художник.

— Худож-ник?! — он отказывался верить собственным ушам. — Ты сказала — художник?

— Именно так. Живописец.

— Ничего не понимаю. Чем же он тебя привлек? Тем, что лучше тебя рисует?

— И этим тоже.

— Погоди-ка… Он американец?

— Нет, он из Европы, испанец.

— Ага… — Барту казалось, что он разгадал какую-то загадку, не дававшую ему покоя долгое время. — Стало быть, испанец. Понимаю. Все дело в темпераменте, да?

— Барт, ты несешь ужасную чушь. Мне кажется, ты пьян.

— Да? Наверное. Видишь, мы угадываем друг о друге разные интересные вещи.

— Ничего ты обо мне не угадал. Все, прощай.

— Погоди-ка один момент. Ты что же, собралась уезжать в Европу?

— Я еще не решила. Пока.

— Счастливо.

Он повесил трубку. Очень странная, непостижимая Сильвия. Ладно, он это переживет. В конце концов надо признаться себе, что он не любил ее так уж сильно, чтобы горевать из-за потери. И все-таки жаль, ему было хорошо с ней. Наверное, он должен испытывать то, что испытывает всякий оставленный мужчина. Ни черта он не испытывает. Вот он нальет себе еще стаканчик и хлопнет его. Твое здоровье, Барт! Никаких комплексов. В мире найдется много женщин, которых заинтересует советник мэра Чикаго, у которого есть деньги, все в порядке со здоровьем и ни-ка-ких комплексов.

«Мои отец и мать поженились по любви, следовательно, они действовали вопреки логике. А я любил Сильвию? Нет, сейчас я точно могу сказать, что нет. Ну, разве что самую чуточку — красивое лицо, красивое тело, да и неглупа она. Нет, это была не любовь, влечение. Мне надо жить простой, естественной жизнью, как мои мать и отец, мне надо полюбить кого-то и жениться по любви. Но я уже отравлен тем, что называется цивилизацией. Беру взятки и вообще всячески извлекаю выгоду из своего положения, совершаю служебные подлоги и пренебрегаю служебными обязанностями ради так называемых групповых интересов. И все объясняется только тем, что я поступаю так, как должен поступать цивилизованный человек. И Сильвия тоже так поступает, она ужасающая эгоистка, только делает вид, что руководствуется высшими духовными побуждениями. Как же!.. Держу пари, что этот испанский сукин сын, этот художник — самый обыкновенный прохиндей, тот же самый Кверчетани от искусства. Уж он-то не будет умирать в нищете. А художник — если он настоящий художник — должен умирать в нищете. Сильвия — цивилизованная сучка, она ни за что на свете не связала бы свою судьбу с нищим».

Он вылил в стакан остатки виски из бутылки, удивленно повертел бутылку в руках. На мгновенье у него возникло желание запустить бутылку в стену, но это желание сразу же уступило место обычной его рассудительности.

Барт очень осторожно, чтоб не выдать своей заинтересованности и пристрастности, навел справки об этом испанце, даже посмотрел несколько его картин, выставленных в городском художественном музее. Ему подумалось, что точно определил суть избранника Сильвии — прохиндей. Конечно, в глазах так называемой интеллектуальной элиты он — гений, восходящая звезда, революционер от искусства. Модернист — так определяют род его занятий критики. Барт был почти убежден в том, что смог бы малевать точно так же — синяя морковка вместо носа, двухцветный треугольник вместо туловища и щупальца осьминога снизу.