Маргарита Кармин - Царица снов

Отца-то схоронить у нас сил не было, а ребенка мистер Альбер с собой взял. После разглядели, что это девочка, и что отец ее, вроде бы, был мельником, — узнали. Ребенку-то и года не было. Мистер Альбер взял ее на воспитание, назвав своей племянницей, а мне да семейству моему строго-настрого молчать велел. Ох, как хозяйка воспротивилась! У нее ведь сын был — мистер Томас, он на год Боба моего младше. Она долго ругалась с мистером Альбером, кричала, что ребенка нужно отдать в приют, но мистер Альбер не позволил и никому девочку не отдал, сказал, что сам ее воспитает. У него ведь не было детей, а мистер Томас, вы знаете, ему не родной сын. Так вот и произошло все это. А миссис Джулия не хотела принять вас как родную. Так и до сих пор.

— Да, но кто была моя мать? — спросила я, вытирая слезы.

— Ваша мать, мисс? Этого я не знаю. Нам ничего не известно об этом. Мистер Альбер наводил справки о вашей матери, но никакого ответа не получил. Очевидно, ваша мать жила далеко от этих мест, или она умерла.

— Но почему мистер Альбер ничего не говорил об этом мне?

— Не знаю, мисс. Ему было жаль вас, так я понимаю. Он был добрым человеком.

— Фанни, а кто еще знает об этом?

— Никто, кроме меня, моего семейства и господ.

— А мистер Томас?

— Конечно, знает.

Теперь мне показалось, что я поняла слова Томаса, которые он произнес запальчиво той ночью.

— Да, мисс, — продолжала горничная, доставая что-то. — Вот.

— Что это?

— Это медальон, который висел у девочки… у вас на шее, когда мы нашли вас. Это медальон с инициалами.

Она подала мне маленький медальончик из красного дерева на веревке. На нем в рамке виднелись маленькие буковки: Л. Джой.

— Значит, моя фамилия — Джой, а не Стонер?

— Да.

Минуту я молчала, затем резко подняла голову и сердито взглянула на Фанни.

— И именно поэтому миссис Стонер ненавидит меня?

— Она не ненавидит вас. Но вы не родная ей, и она не может полюбить вас. Ведь вы не ее дочь и даже не ее племянница. У нее есть сын, и она, вероятно, хотела бы, чтобы мистер Альбер любил ее сына, но он не мог. Не потому, что тот не был ему родным, но вы ведь помните, мисс, каким он озорным мальчишкой рос… К тому же, в вас нет… как это… дворянского происхождения, а госпожа горда и не может смириться с тем, чтобы вы, дочь мельника, жили здесь. Вы тоже должны понять ее.

— Это не дает ей права бить меня, словно собаку, пускай между нами и существует такая разница!

— Ах, мисс, не сердитесь на нее! Ведь она вас вырастила…

Я вздохнула и опустила голову.

— Вы теперь уйдете от нас, мисс, да? — тихо спросила меня Фанни.

— Наверное, да.

— Куда, мисс?

— Я буду разыскивать свою мать, свою родину. После всего, что случилось, я не могу здесь оставаться.

— Я понимаю вас, мисс. Но… У вас есть деньги, чтобы отправиться на поиски?

Я молчала: она была права. Мне не на что было жить.

— Что же мне делать, Фанни? — спросила я, украдкой взглянув на нее.

— Я думаю, вам лучше остаться, мисс.

— Остаться после всего, что произошло?! Ни за что!

— Может быть, завтра госпожа одумается и поймет, что вспылила, и все уладится.

— Нет! — твердо сказала я. — Мне не позволит здесь остаться чувство собственного достоинства.

— А в вас сказывается ваше дворянское воспитание, — тихонько сказала Фанни. — Хорошо, мисс. Вы, конечно же, сделаете то, что считаете нужным. Но сначала, прошу вас, выслушайте меня.

Я села. Фанни долго говорила. Она объясняла, убеждала, доказывала, напоминала. На следующий день я, облачившись в ее старое льняное платье, отправилась скрепя сердце к Нанси, нашей судомойке и кухарке. Она пожалела меня и сказала, что я очень милая девушка и что меня будут любить всегда, независимо от моего положения, потому что я очень похожа на мистера Альбера — такая же добрая и хорошая.

Потянулись скучные, тяжелые дни “рабства”. Я с утра до вечера работала на кухне, помогая кухарке Нанси. Сначала я не умела ничего. Но Нанси, считая меня расторопной и образованной, быстро научила меня мыть посуду, чистить сковородки и кастрюли, мыть пол, растапливать печь, готовить. Она старалась помочь мне и при удобном случае выполняла за меня самую трудную работу. С этого дня тетка совершенно забыла про меня, теперь я была просто ее кухаркой.

Мне было трудно жить у миссис Стонер, но иначе я не могла. Бедность пугала меня, я боялась опуститься до нищеты, боялась потерять собственное достоинство, зная, что любая милостыня унизит меня в моих же глазах. Конечно, сначала мне было тяжко! Я не привыкла к этой работе. Но потом дело пошло гораздо лучше. Вечера я либо проводила в саду, на любимом месте, либо вместе со слугами за вечерним чаем. Как ни ужасна была эта жизнь, все же так было лучше, чем полностью зависеть от злой тетки или просить милостыню.

Через месяц мы вместе со слугами отпраздновали свадьбу мистера Томаса и мисс Элизабет Дин. Молодые супруги поселились в Лондоне, в городском доме, который миссис Стонер отдала в их полное распоряжение. Я была очень рада этому. Все то время, когда мисс Элизабет находилась в Мисфизенсхолле, мне было не по себе, я боялась встречи с ней и вообще избегала этого, мне не хотелось ничего объяснять своей бывшей богатой подруге, с которой я когда-то была на равных. Не говоря уж о другом…

Так я проработала на кухне почти год. Снова вступила в свои права весна, снова солнце посылало свои лучи сквозь туманы долин и холмов Англии. Все чаще и сильнее тянуло меня из жаркой кухни на воздух, в сад, в рощу, мне нравилось наедине общаться с природой. Нанси, кажется, понимала это и старалась содействовать моим желаниям. Она отправляла меня то за родниковой водой, которую миссис Стонер считала целебной (она велела ставить к ней в комнату каждое утро целый графин). Нанси посылала меня в сад за майскими розами для варенья, отправляла в еловый бор за шишками… словом, всячески выталкивала меня на улицу. Я была благодарна ей и каждый раз, поцеловав ее в круглую полную щеку, убегала, захватив с собой кувшин или корзину.

Пятнадцатого мая, увидев, что ложка, которой я взбиваю масло, движется все медленней и медленней, а мой взор устремлен в окно, кухарка сунула мне в руки кувшин и, вздохнув: “Ох, Лили!” — вытолкнула меня за дверь. На пороге она мне улыбнулась, увидев, что я расцвела, по ее словам, как “майская роза”. Отбежав шагов десять, я помахала ей рукой и скрылась за воротами.

Я шагала к реке, радуясь теплому и ласковому солнцу, чьи лучи так нежно согревали меня. Я спускалась по узкой крутой тропинке к ручью, придерживая на плече кувшин. Там, внизу, была самая очаровательная полянка, какую мне когда-либо доводилось видеть.

Я спрыгнула на траву и подбежала к ручью. Зачерпнув воды, я отставила кувшин в сторону и побежала к зарослям цветов, которых здесь было видимо-невидимо. Мгновенно забыв все обиды, все беды, преследовавшие меня, я почувствовала себя счастливой. Мне хотелось петь. Я оглянулась и, убедившись, что никого нет, запела “Ручей и поцелуй”. Тот самый романс, который мы “прелестно пели с Бетти”: