Виталий Смирнов - Воевал под Сталинградом

– Я так и думал, – сказал издатель, положив трубку. – У этих вояк всегда болит горло, когда надо серьезно отвечать».

«В сущности, – признавался Ю. Бондарев, – я не очень хотел бы этой встречи с восьмидесятилетним гитлеровским фельдмаршалом, ибо испытывал к нему то, что испытывал двадцать пять лет назад, когда стрелял по его танкам в незабытые дни 1942 года» [36] Коробов В. Юрий Бондарев. С. 137. .

Встреча с Манштейном не состоялась. Позднее А.Елкин задал писателю, может быть, и не корректный вопрос, о чем бы он спросил фельдмаршала при встрече, на который Ю. Бондарев охотно ответил. Поскольку ответ этот связан с творческой историей бондаревского романа, не поскуплюсь на цитирование:

«В «Горячем снеге» вначале мне хотелось широко показать и немцев. Но я противник внешнего описательства, хотя, видит бог, знал противника не понаслышке и не по архивным документам. Образы, воссозданные «по архивам», а не по пережитому и увиденному лично, чаще всего оказываются не полнокровными характерами, а картонными фигурами. «Реставрировать» образ мышления гитлеровцев по их мемуарам и запискам – значило идти на риск, поддаться чужой, часто фальсифицированной поздним числом информации. К тому же мне не хотелось «додумывать» мысли Манштейна в трагические часы для его армий. Не лучше ли, подумалось мне, порасспросить о переживаниях самого фельдмаршала.

Собственно, самому Манштейну в романе видного места не предназначалось. Одним из главных моих героев должен был стать немец – почти мальчишка, попавший на русский фронт в составе армии Манштейна. Его, этого мальчишки, мысли, переживания, чувства, отчаяние, истоки способности объективно оценивать происходящее вокруг. По ходу повествования он должен был встретиться с фельдмаршалом. Хотелось взглянуть на события и глазами этого молодого немецкого солдата и глазами Манштейна.

Поэтому и разговор с фельдмаршалом, если бы Манштейн пошел на встречу, я предполагал провести в интересующем меня русле. В мемуарах он нагородил, оправдывая свои поражения, немало всякой чепухи. А мне хотелось чисто по-человечески – времени с окончания войны прошло немало, и, думалось, Манштейн хоть в чем-то смог бы оказаться хотя бы относительно объективным – спросить его как солдат солдата. Во-первых, действительно ли был он убежден как командующий группой армий «Дон», как испытанный мастер танковых таранов, что ему 11 декабря 1942 года удастся прорваться к окруженным войскам Паулюса? И что он думал, когда получил такой приказ от Гитлера? Во-вторых, было любопытно узнать, какие, по его мнению, последствия для хода операции на Восточном фронте имел бы успех такого прорыва. В-третьих, уже чисто как писателя меня интересовало, какие чувства пережил Манштейн, когда ему донесли, что танки Гота – острие тарана – не смогли сокрушить боевые порядки русских и, разгромленные, откатываются к Котельникову. Психология командующего в мгновение такого нравственного удара, после получения первого донесения о провале его замыслов, не могла меня не интересовать.

В своих мемуарах Манштейн, как и другие битые гитлеровские генералы, все и вся сводит к обтекаемо-удобной формуле: «Я – солдат, приказ есть приказ, и не выполнить его нельзя, к сколь бы удручающим последствиям он ни привел…» Но, прежде чем писать Манштейна в романе, я хотел лично убедиться, было ли все это позой, наигранностью или действительными убеждениями фельдмаршала. «Долг» – долгом, но хотелось глубже понять его человеческую натуру. Каковы были его чисто человеческие убеждения и мысли и что в этом смысле означала для эволюции его взглядов на происходящее вся та так позорно провалившаяся операция?» [37] Елкин А. Судьба книг и рукописей. С. 1819.

«…Хотелось понаблюдать, – признался в этой беседе писатель, – и за самим фельдмаршалом во время разговора. Иногда тень на лице, кислая улыбка или скрытое злорадство в глазах дают для понимания характера человека больше, чем горы архивных документов о нем…»

Отказ Манштейна от встречи несколько изменил писательский замысел, и «Горячий снег», по признанию автора, «вылился в книгу несколько иного плана, чем она мыслилась вначале». «Главная и решающая цель», которую ставил перед собою писатель в романе, «создать ощущение описываемого времени, его атмосферу» [38] Елкин А. Судьба книг и рукописей. С. 22. .

Непосредственным толчком к осуществлению давнего замысла послужила встреча в Австрии на международной дискуссии писателей в середине 60-х годов. «После многочисленных вопросов о советской литературе ко мне подошли два немца средних лет. Из разговора выяснилось – они бывшие танкисты из армейской группы «Гот», оба воевали на том же участке фронта на реке Мышковой, где в декабре 1942 года был и я… Два немца эти были настроены сейчас весьма дружелюбно. Они заявили, что выступают против реваншизма, ненавидят гитлеровское прошлое, и мне странно было: четверть века назад мы стояли по разные стороны окопов, стреляли друг в друга, жили непримиримой ненавистью. Вот эта неожиданная встреча недавних врагов и послужила внезапным, что ли, возбуждающим импульсом – я вспомнил многое, что за протяженностью лет уже забывалось: зиму 1942-го, холод, степь, ледяные траншеи, танковые атаки, бомбежки, запах гари и горелой брони…»

Объясняя замысел романа «Горячий снег» и историю его создания, в статье «Моим читателям» Ю.Бондарев писал: «Некоторые говорят, что моя последняя книга о войне, роман «Горячий снег», – оптимистическая трагедия. Возможно, это так. Я же хотел подчеркнуть, что мои герои борются и любят, любят и гибнут, недолюбив, недожив, многого не узнав. Но они узнали самое главное – прошли проверку на человечность, через испытания огнем. Мне близки их ощущения, и я, как много лет назад, верю в их мужскую дружбу, в их открытость, первую любовь, в их честность и чистоту.

Конечно, я был бы удовлетворен, если бы герои этой книги удались мне такими, как я хотел, – то есть были и мужественными, и нежными, и чуть-чуть романтичными. Может быть, в романе «Горячий снег» много жестокого декабрьского холода Сталинградского сражения – сражения не на жизнь, а на смерть, и, может быть, совсем нет прозрачного и теплого апрельского воздуха. Но я надеюсь, что солнце, и этот ясный воздух, и жизненная весенняя зелень есть в душах моих молодых и старых героев, с которыми мне до боли грустно расставаться. И мне все время хочется вернуться к ним и вернуть их в эту жизнь, за которую они погибли в ледяных степях под Сталинградом».

В одном из интервью Ю. Бондарев признавался, что в романе «Горячий снег» он «пытался сказать о войне то, что не успел сказать в других своих книгах». Но и несколько иначе. Спустя три года после выхода романа писатель объяснял корреспонденту «Литературной газеты»: «В «Горячем снеге» я написал о войне несколько по-иному, чем в повести «Батальоны просят огня». И не только в плане, что ли, художественном, но и в плане историческом: ведь между романом и повестью пролегло одиннадцать лет. Это тоже было стремление к познанию и как бы толчком биографии (не прошлой, а настоящей) – пора более широкого осмысления человека на войне, пора какого-то накопления, сделанного не мной, а самим временем. Это своего рода категорический императив, исходящий из самой жизни. Однако «Батальоны просят огня» и «Горячий снег», как мне кажется, не спорят друг с другом. Это родные братья, у позднего брата лишь больше морщин и больше седины на висках». Однако, считал писатель, «я остался самим собой в понимании человека, поставленного на грань «или – или» в момент самой высокой и тяжелой проверки на человечность. Это понятие заключает в себя все: мужество, товарищество, любовь, ненависть, смысл жизни, теплоту патриотизма. И в повести, и в романе меня привлекал человек, который ради святого и правого дела готов вынести любые испытания, совершить самый большой подвиг».