Евгения Коптелова - Игорь Моисеев – академик и философ танца

Не напоминает ли всё это атмосферу изумительных моисеевских «костюмных» творений – кажется, что и его «Сицилианская тарантелла», и «Арагонская хота», и его многочисленные и чрезвычайно разнообразные по хореографической мысли и лексике польки, вихревые и виртуозные, но вместе с тем невероятно лиричные, полные особой поэтичности и тёплой сказочности детских мечтаний, были порождены увлекательными рассказами родителей, которые, конечно же, знали этот мир – колорит старой Европы, в которой от века царил дух карнавальной игры.

Отец Игоря Александровича, Александр Михайлович, до мозга костей дамский угодник, и в преклонном возрасте ходил в лёгкой курточке, клетчатых гольфах и бриджах и с рыжей подкрашенной шевелюрой. Даже своей внучке Ольге он запрещал называть себя дедом – только «дядя Саша».

Студенты из России выделялись всегда. В разное время учащимися этого старейшего университета Европы были А. Бородин, химик и будущий великий композитор, хирург Н. Пирогов, математик С. Ковалевская, учёные Д. Менделеев и И. Сеченов, художник Л. Бакст.

Отправляя в Германию детей, родители наивно полагали, что уберегают своих сыновей от революционной заразы. Но не тут-то было! Русское общество Гейдельберга делилось и по политическому признаку – на либералов и консерваторов, социалистов и монархистов, поддерживавших Герцена, записывавшихся на защиту восставшей Польши или в отряды Гарибальди. Хотя, конечно же, профессура пыталась предостеречь своих воспитанников «об опасности борьбы «всех против всех», которую несут с собой «демократизация общества». Но политическая нечуткость была потрясающей. Успокаивались на том, что вполне изящно приспосабливали все вредные революционные идеи кантовскому учению.

Так, и отца Игоря Александровича отправили в своё время за границу из боязни, что его потянет «в революцию» – он уже в своей ранней молодости, как вспоминает Игорь Александрович, «был на очень плохом счету в политическом отношении. Отца не привлекали социалисты или кадеты. Он ударился в крайность – анархию. Правда, больше на словах, чем на деле. Чего отцу не хватало – это желания и умения реализовать те изумительные идеи, которые он высказывал. Этакий тургеневский Рудин». И история эта вполне в духе гейдельбергской атмосферы игры. Игры в умах и действиях.

Анархизм был чрезвычайно популярен. Оказавшись позднее в Швейцарии, познакомится с русскими политэмигрантами и балетмейстер Михаил Фокин, и книги по искусству временно заменятся у него на сочинения Кропоткина, Бакунина, Бебеля.

В этой пёстрой по убеждениям демократической студенческой среде старого немецкого города-театра, подобного гофманову Конфеттенбургу, давшего миру «Щелкунчика» и персонажей этой знаменитой рождественской балетной сказки, зародилась идея клуба «Русская читальня», просуществовавшего более полувека. Здесь издавались собственные журналы и спорили о происходящем в России, обсуждались произведения искусства и литературы.

Было много третейских судов между отдельными «товарищами» или «группами товарищей», которые потом станут очень популярны в послереволюционной России. Но сколько же во всём этом «чистоты, порядочности, культуры и вместе с тем страсти – всего того, чего так недоставало вскоре вскрывшимся бурям иного рода!». Этой наукой – написания сценариев и розыгрыша таких представлений под руководством отца в совершенстве потом овладеет воспитанник Хореографического техникума Игорь Моисеев и будет удивлять своим ораторским даром своих одноклассников и учителей.

Всё было поистине необычно и в организации образования в этом «профессорско-студенческом рае».

Считалось, что каникулы созданы исключительно для того, чтобы попутешествовать по Европе. Поэтому понятно, почему отец И. А. Моисеева любил бывать в Париже и чувствовал там себя «в своей стихии».

Отметим, что лёгкое времяпрепровождение в такой фривольной атмосфере не исключало серьёзной учёбы, сознания ответственности и наличия строгого университетского регламента занятий. И абсолютно сознательного стремления молодёжи к знаниям и серьёзности получаемого образования. Университетские библиотеки часто пополняли книгами, купленными на средства студентов. Университет располагал уникальными Институтом египтологии и античной археологической коллекцией, содержащей и дублеты находок раскопанной Шлиманом Трои.

Всё это в своё время определило прочный и фундаментальный интерес А. М. Моисеева к истории и восточной культуре, который он воспитал потом и в своём сыне Игоре.

В этой среде культивировалось то, что называли «систематической философией» и рациональным «добыванием истины», воспитание «силы суждения».

И здесь важно будет подчеркнуть, что профессура университета уделяла в своих лекциях много внимания взаимоотношению русской и немецкой культур. Это, несомненно, согревало души русских питомцев университета. Так, один из популярнейших профессоров университета и социолог М. Вебер любил говорить, что Россия – страна неограниченных размеров и возможностей. Он утверждал и пророчествовал: «Россия и Германия не могут жить друг без друга!.. Ах, если бы русские знали меру, как знаем её мы, немцы! Если бы понятие немецкой меры соединилось бы с русской безмерностью, – тогда наступила бы гармония, которая бы спасла мир!»…

Основным тезисом лекций профессуры в «Русском кружке» «было утверждение, что произведение искусства должно рассматриваться как автономное целое, как система в собственном смысле слова, именно с этих позиций должна строиться и его критика как таковая, независимо от субъективных и биографических соображений». Этот тезис имеет самое непосредственное отношение к творениям И. А. Моисеева.

На рубеже XIX и XX веков многие стремились в Германию в поисках духовного просветления, ощущая там некую особую атмосферу и энергетику во всём – в природе, которая казалось одухотворённой, «размышляющей», произведениях искусства, обнаруживая общность наших совершенно несхожих культур и даже религий, подтверждая вышеприведённую мысль восторженного профессора из Гейдельберга.

«Как будто буря душевная проносится по скульптурам, по картинам; юная, обращённая к будущему, глубоко христианская сила этого духа захватила меня и поколебала мои прежние представления о красоте», – писала одна из известных штайнерианок М. Волошина (М. Сабашникова), жена поэта Максимилиана Волошина, художница.

Тогда ещё никто не представлял себе ясно всей значимости учения Штайнера, открывающего европейцам некое новое понимание христианства, того, что Штайнер станет властителем душ не одного направления русской культуры первой четверти XX века. Казалось, что это знание поможет преобразовать человеческое бытие. И не было осознания всей глубины грядущего культурного кризиса эпохи, хотя тёмные силы уже зрели во внешнем мире.