Владимир Кожевников - Забытый. Литва

На что Винрих отрезал:

— Если гонения на христиан не прекратятся, Орден сумеет защитить смиренных слуг Христовых.

— Но ведь на наших землях практически нет католиков. Значит ли это, что слова Grossmeister'а относятся и к православным? — не удержался съязвить Кориат.

— Христианин, если он даже заблуждается в толковании святой веры, есть христианин, так как почитает Иисуса, а не деревянное чучело! — возвысил голос Магистр.

«Те-те-те! Что бы сказал на это папа римский?! — но Кориату было не до богословских споров, его придавила главная мысль: то есть, любая провокация — и Орден пойдет!» — и Кориат молча поклонился. Говорить больше было не о чем.

Когда он рассказал все это Олгерду, тот пристукнул тихонько ладонью по столу:

— Значит, война! Ну что ж... Давненько никто их не щипал, тупорылых, набрались, видно, сил. Да ведь и мы сложа руки не сидели.

— С кем пойдешь? У них сил много будет.

— Много — не много, точно будем знать, когда соберут. А мы... Ну, Кейстут, конечно, его сыновья. Мои кое-кто. Ты сколько сможешь выставить к весне?

— Я?!!

— Ну не я же, о себе я сам знаю.

— Пять тысяч максимум. Но ты меня-то зачем?

— Думаешь, коль ты им «друг», опять в сторонке отсидеться? А расколошматят нас? Вряд ли тогда и Новогрудок пощадят.

— Расколошматят, нет ли, но мириться-то кто с ними будет?

— А я тебя и не возьму. У тебя что, воевод добрых нет?

— А-а-а... Найдутся, конечно.

— Только пять тысяч маловато. Там ведь у сына твоего есть еще полк.

— У сына?! У какого?

— У Дмитрия.

«Вспомнил! С чего бы это?» — Кориат был несколько ошарашен:

— Но ведь он пока... вроде еще... у Любарта в подручных, с дедом...

— Видишь ли, Любарт как нарочно перессорился с поляками. А может, это происки Ордена... словом, весной он вряд ли сможет.

— Что ж мне, выпрашивать у него Бобров полк? Он ведь у него лучший, и если на поляков... он без него как без рук.

— Не Бобров, а уже Дмитриев. Бобер уже стар, а Дмитрий теперь не только крепкий хозяин, но храбрый и искусный воин, а главное, в отличие от Бобра, он князь. — Олгерд значительно смотрит на брата, и мысли того убегают далеко-далеко.

«Стало быть, он что же, хочет так и оставить Дмитрия в Бобровке? Чтобы он наследовал Бобру, а в Новогрудок не лез? А кому же он хочет Новогрудек, интересно? Старшему моему? Но тогда какая ему разница — тому или другому? Значит, своему кому-то?.. Может, и так. Вот сволочь!»

Кориат в упор взглядывает на Олгерда:

— Послушай, брат. Сдается мне, что ты не желаешь видеть Дмитрия моим наследником. Чем он тебе не угодил? Тем, что умен и самостоятелен? Или я? Разве мало я для тебя, для Литвы сделал?

— Что за бред?! У тебя все дома?! — взрывается Олгерд, а Кориат замечает и краску в лице, и опущенные глаза: «Угадал!» — Какое наследство?! О том ли сейчас разговор?! Кто, кроме Перкунаса, знает, кто из нас когда умрет, и как потом распорядится судьба! Сейчас разговор о том, чтобы собрать против Ордена все, что мы можем!

— Так прикажи Любарту!

— Э-э-э... И оставь его безоружным против поляков!

— Так что же ты хочешь?

— Я хочу, чтобы с Любартом поговорил ты. Чтобы он отдал тебе Боб... Дмитриев полк. Сам! Понимаешь?! Ну, сын должен быть с отцом и так далее. Понимаешь?..

— Не понимаю!

— Эх! Не могу я и не хочу брать у Любарта войско приказом!

В Бобровке об этом разговоре, разумеется, не могли знать и сильно удивились, когда в феврале 1360-го к ним в гости нагрянули сразу два важных князя, Любарт и Кориат.

Бобер был в отъезде — обустраивал очередную заставу на порубежье, Дмитрий с отроками на охоте — травил волков. Так что Любаня встретила гостей одна, но не растерялась и не засуетилась, теперь она была хозяйкой опытной, спокойной.

Князья, каждый про себя, восхитились новой женской Любиной красотой и переглянулись с пониманием, уж они-то, особенно Кориат, знали в этом толк. За плечом княгини, как всегда со скромным личиком, но рысьими, «стреляющими» глазами, маячила Юли, замыкая на себя заблестевшие глаза князей, особенно Кориата.

Любу удивил, даже огорчил своим видом Кориат. Любарт был прежний. Он посолиднел, заматерел, прибавил важности в движениях, но был тот же, как на свадьбе: скуповатый на улыбку, со значительным взглядом, чуть заторможенный...

А Кориат как-то поблек. Седина буйно бежала по усам, пропал веселый блеск в глазах, лицо осунулось, морщины по углам рта стали глубокими, а главное — во взгляде чувствовалась сильная усталость.

Люба поклонилась с достоинством:

— Проходите, гости дорогие! Как мы рады! Какими путями-дорогами?

— Да вот, — шагнул к ней Любарт, — решили навестить. Давно ведь уж не видались. Какая ты взрослая стала, красивая!

Люба краснеет, а Любарт чмокнул ее в щеку и уступил место брату. Тот подошел, привстал, как обычно, на колено, взял ее руку в свои, поцеловал, взглянул снизу ласково:

— Совсем уж не узнать тебя стало, лапа моя, — и улыбнулся. Но улыбка получилась печальной. У Любы в глазах сразу выскочили слезы:

— Михаил! Ты что, болен?! Или с дурными вестями?

— С чего ты взяла?! Нет. Все хорошо! Отчего ты?

— Смотришь печально. Лицо усталое... Я уж вижу!..

Эти слова тронули какую-то забытую струнку. Напомнили ему Москву и девочку на холодном крыльце с печальным недетским взглядом. Он опустил глаза, встал:

— Ну что ты, Любаня, не все же петухом скакать. Стареем понемногу...

— Да разве ж в старости дело?.. — И Люба замолчала.

Гостям показали детей, дом. Накормили, напоили, выкупали в бане и отправили отдыхать в жарко натопленную спальню.

Собираясь ложиться, Любарт удивленно говорил брату:

— Надо же, какие хоромы отгрохал твой чертенок! Ведь ни у тебя, ни у меня таких нет. Где он это подсмотрел?

— Это Любаня, — Кориат улыбался гордо, — это московская постройка, их манера, я насмотрелся.

— Так ведь мастера нужны.

— А чем у нас не мастера? Ты им скажи только, что надо, они тебе черта слепят. Этот-то терем наши ведь сладили.

— Да-а... Ладно! Вот с поляками, Бог даст, управлюсь, осенью себе такой же отгрохаю. А то как-то неловко даже, князь все-таки...

— Давай, давай. Только где ставить-то будешь, в Луцке или Владимире?

— М-м-м... В Луцке, пожалуй. Тут надежней, от поляков подальше, да и дом здесь похуже, старый...

В дверь постучали.

— Входите! — крикнул Кориат, а Любарт натянул назад уже полуснятый сапог. Вошла Юли с громадным подносом, на котором стояли кувшин, две кружки и множество мисочек со всякими закусками.

— Вот, на сон грядущий отведайте, отцы-князья, чтобы не скучно было. — Юли вызывающе улыбалась.

— О-о, красавица! — Любарт потирает руки. — Как ты догадалась?!

— Не я, княгиня послала. — Юли глазки в пол.

— Да брось ты прибедняться, Юли, — усмехается Кориат, — а почему кружки только две? Присядь с нами, поговорим, вспомним прошлое... Мы с князем Любартом сегодня ни о чем скучном говорить не будем. А, брат?