Владимир Кожевников - Забытый. Литва

Монах кивает понимающе: «Знаю я, как ты плохо можешь сделать. Особенно бабе, особенно Юли...»

— ...ну а потом... — сам видел.

— Правильно! — гудит отец Ипат. — Правильно, сыне! Баб во где надо держать! — он сжимает свой кулачище. — Иначе сразу на шею — хлоп! — и не скинешь, и не сбежишь.

Дмитрий смеется, любуясь монахом: «Вот кто всегда все делает правильно! Вот кто всегда знает — что именно надо, но никогда не выпячивается, не командует, не спорит, а говорит так, сторонкой, чтобы его только услышали, а там — как знаете. Вот кто никогда не подвел! И Боже ж ты мой, что бы и как сложилось в этой твоей жизни, если бы не он! Правда, в Ордене ослаб отец Ипат... Но это ведь от любви к тебе... А в остальном! Сколько раз уже жизнь спасал... А чему научил!..»

— Ах ты, палочка-выручалочка моя! — Дмитрий ступает вперед и вдруг, крепко обняв, похлопывает монаха по спине и отступает. — Ты чего пришел-то?

Монах хлопает глазами от такой неожиданной сентиментальности, отдувается:

— Дыть я по делу. Посоветоваться пришел.

«Вот! Вот, Юли! Зря я тебя отпустил! Посмотрела бы, как надо! Ведь наверняка пришел с готовым уже решением, а сейчас повернет так, будто я это придумал, да еще и приказа спросит!»

— Об чем?

Монах чешет макушку:

— Мужики наши шибко большой урожай нынче собрали.

— Разве ж плохо?

— А я разве говорю, что нехорошо? Все долги заплатили, и Князеву долю, и хозяйскую, и себе вдоволь, и еще осталось. Хранилища у них полны, зерно девать некуда, они его зимой скотине потравят.

— Это б не надо... Вдруг завтра недород.

— Вот-вот!

— Так что? Может, в счет будущего года забрать? Жалко ведь.

— В счет будущего нельзя.

— Почему?

— Не водилось у нас никогда такого. Подумают — отнимаем. А с другой стороны — вдруг оно пропадет? Прорастет, замокнет, сгорит... А вдруг случится что? Тьфу-тьфу-тьфу!

— А что может случиться?

— Ну, пожар или вражий набег. Мало ли... И мы на следующий год зубы на полку. Доля-то уже будет взята. Тогда уже прямо отнимать придется. Нет, если просто брать будем, они завтра вдвое меньше посеют.

— Как это?

— А так. Начнут канючить, что сил нет, земля бедная, погода плохая... То померзло, то посохло... Знаю я их! Насильно не заставишь. Уговор нарушать нельзя! Сразу руки опустят — скажут: все равно отнимут.

— Так что делать-то?

— Купить.

— Отец Ипат! На что нашим мужикам деньги? Не станут они продавать!

— Правильно! На деньги не станут. Обменять надо.

— На что?

— Кожи у нас с тобой есть. Для дружины сапоги шить заготовили. Помнишь?

— Ага! А дружину босиком пустим!

— Что ты? Вот на зиму скот бить начнут, опять наберем. По дешевке! Кожи легче за деньги купить. Кожевники, те в городах, им деньга нужна. Потом — оружие! За хороший лук мужик тебе мешков пять, а то и больше отвалит, тем более ему его девать некуда. А бабских украшений во Владимире, а лучше в Новогрудке (там и больше, и красивей) набрать. Бабы друг перед другом знаешь что начнут вытворять?! Распотрошат из-за них все закрома!

— Ну, распотрошить, может, и нет, но задумка, по-моему, хороша. Добро! А у нас-то сусек хватит?

— Да у нас-то хватит. Твой-то терем почти пустой, пока его набьешь, а не хватит — у хозяев оставим. На время. Пока что-нибудь не освободится.

— Ну, вперед!

— Так я это, того... Через Афанасия слушок пущу? А ты уже распорядись, кого к отцу за колтами, кого кожами занять, кого оружием... А?

— Хорошо.

Монах удовлетворенно отваливается от стола, потягивается с хрустом:

— Ох, умен ты, князь. И ухватист!

— Ну-ну!

— Я не льщу! Легко с тобой. Ты слушать умеешь, а это редкий дар. Другой хоть вроде и умен, но такая гордыня, никого, кроме себя, слышать не хочет. Если не он придумал, значит, все — не пойдет.

— Да разве это — умен? Монах поднимает брови:

— Вот! Вот и я говорю! Истинно, истинно! — он опять потягивается, — ох, князь! Прикажи ковшик!

В ту ночь Любаня легла как-то на краешек, как обиделась.

— Ты что, маленькая? Что случилось?

— Ничего... Мить, вот я думаю... я ведь княгиня? — с полувопросом.

— Ну а как же.

— Значит, хоть и молодая, но ведь главная?..

— Обязательно! А в чем дело?

— Значит, мне и приказывать, а им исполнять.

— Ну, приказывать надо умно, а то ведь исполнять-то они будут, а украдкой посмеются.

— А чего ж я неумного приказываю? — ее голосок задрожал, — и так уж, прежде чем приказать, думаешь-думаешь, спрашиваешь-спрашиваешь, а она все равно...

— Кто?! — но Дмитрий уже догадался.

— Да Юли эта твоя. Она хоть и как мать тебе, но ведь нельзя же так с княгиней. — Люба шмыгает носом.

— Ах ты, маленькая моя! Не огорчайся, она больше не будет. — Дмитрий придвигается, обнимает ее за плечи, целует в висок, где достал.

— Не будет... Ты ее не знаешь. А откуда ты знаешь?!

— Да уж знаю, — передразнивает ее Дмитрий, — вот завтра увидишь.

— Правда?!

— Правда.

— А это ты сделаешь?

— Я.

— А как?

Дмитрий усмехается:

— Так тебе все и расскажи.

— А как же ты все-таки узнал?

— Случайно...

— Ой, Митя! — она вскакивает и прыгает к нему прямо на него, по-детски обнимает за шею, целует в щеки, в нос, шепчет. — А я думала, ты ее как мать любишь, слова ей не сможешь сказать, думала — потому и она так...

Дмитрий краснеет как рак и радуется, что не горит свеча:

— Любань, ты помни, она ведь рабыня как-никак...

— Ну, это разве важно, — огорошивает его Люба, — любая из нас может так попасть... Налети вот сейчас татары, да дерни меня в полон. Вот тебе и княгиня... рабыня. Дело не в звании, а что этот человек для тебя сделал... Она ведь тебя... тебе...

Дмитрий озадаченно молчит.

— ...Кем она раньше, тогда... сначала была?

— Да говорит, князя какого-то византийского дочь... а там — кто ее знает...

— Ну, по тому, как она командует, пожалуй, похоже, что и князя.

— Да не-ет. Командовать она, я думаю, у отца уже научилась. Он ее баловал и побаивался, кажется, даже.

— Вот! Если уж Михаил!.. А ты говоришь, она не будет.

— Нет, успокойся, Любаня. Вот завтра увидишь!

— Князь, ты не занят?! — Люба влетает и останавливается на пороге Дмитриевой комнаты, которую теперь называли бы кабинетом, где он делает все свои княжеские дела: принимает просителей, совещается с воеводами и тиунами, пишет грамоты, ведет расчеты и проч. Сейчас он сидит и считает, почем предложить крестьянам кожи за зерно. Вид у него важный и рассеянный, только очков не хватает. И хотя тогда очков не было, нам для наглядности сказать можно.

Дмитрий поднимает невидящий взгляд на жену и долго смотрит, пока не соображает, что из нее просто брызжет радость.

— Ты что? Входи! Что с тобой?

Люба вихрем подлетает и кидается ему на шею:

— Ты колдун, что ли?! Что ты ей такого сказал?