Владимир Кожевников - Забытый. Литва

— Мир праху доблестного Бобра! — закричал уже пьяный Любарт и вскочил. Все встали, подняли чаши. Разговор переключился на погибшего воеводу, и взаимные упреки больше не прозвучали. Тут Дмитрий и подружился с Андреем, а по-язычески Вингольдом, Олгердовичем. Тот, когда стали славословить Бобра, наклонился к Дмитрию с полной чарой:

— Помяни, Господь, деда твоего! Умелый и сильный был полководец! Видать, успел ты у него многому научиться.

— Может, и успел... Да кому здесь это нужно...

— Ну, не скажи! — Андрей смотрел весело. — Да тут все просто обалдели, когда узнали про эту твою атаку. Это... я не знаю... Как ты додумался? Как решился?

— Да уж решился. — Дмитрий сам себе удивился: так приятно оказалось это услышать — «хоть один оценил!» — Дед у меня тогда перед глазами стоял. Останься он жив, я, может, и не решился... просто не допер. Да он бы и не позволил! Он-то бы уж без приказа не отошел...

— Во как! Значит, ты сам? Все сам?!

— Ну а с кем же, чудак! — Дмитрий стукнул своей чарой об Андрееву. — За упокой не чокаются, но я за тебя хочу выпить, за твое благополучие. Спасибо на добром слове! Ты один оценил...

Андрей с удовольствием пьет, но еще не оторвав чашу от губ, нетерпеливо машет рукой, а допив, горячо возражает:

— Что ты! Думаешь, они не понимают? Все всё понимают. Только кто же тебе скажет? Ведь тогда выйдет: все они — г...! И если бы не твой удар, была бы сейчас Литва — одни головешки. Ты что!..

— Ты-то вот сказал...

— Мне-то терять нечего, — Андрей усмехнулся как-то криво и сразу погрустнел, — потому что ловить нечего.

— Как так?! Ты же старший сын, наследник, тебе все карты в руки!

— Черта с два! Плохо ты папашу моего знаешь...

— Вообще не знаю. И никого тут не знаю.

— Ну как же... Своего-то отца должен знать.

— Отца... Где он, отец-то? То дома, то в Вильне, то в Ордене. А я... Как и не его сын. Братцы все — Кориатовичи. А меня слышал как Кейстут назвал? Бобренок...

— Слышал.

— Только и всего! Так что... Совсем я тут чужой. Будто и не князь даже.

— Это верно. Да еще победа эта твоя... Теперь тебя опасаться станут. И все, что ни сделаешь... ничем, в общем, теперь не угодишь.

— Что же мне, удавиться?

— Ну что ты! Я смотрю, Любарт за тебя горой, а Любарт — это сила. Отец тоже не оставит. Молодые очень тебя оценили. Так что не робей! Только особо не высовывайся пока. Сторонкой действуй, будто не сам, а другие... Понимаешь?

— Как это?!

— Ну, совет Любарту... или отцу, вскользь, чтобы Олгерд не от тебя прямо, а через кого-то получал. Понимаешь?

— Понимаю. Только что я могу Олгерду подсказать? Бред!

— Ну, мало ли...

— А ты что, по своему опыту, что ли?

— Да.

— А чем ты-то ему не угодил?

— Да с религией, понимаешь, не уладили.

— Это как же?

— Я его в православие тащу, а он упирается, как баран.

— Не он один, — горько усмехнулся чему-то своему Дмитрий.

— Не один, так он же не просто литвин, которому пеньки бросить жалко. Все наши восточные, южные уделы — православные. Там литвин-то нет, одни русичи. Чем их удержишь под собой? Силой? Да, пока им под Литвой хорошо, защита, покой, от татар, главное, защита. Но там Москва поднялась. А не Москва, так Тверь или Нижний. Как только сил наберут, наши сразу к ним качнутся! Нация одна, язык. Да еще и вера! Я ему талдычу: будет вера одна, ты всю Русь под себя заберешь, Москве сейчас против тебя не устоять! А он, дубина, мало того, что сам деревяшкам молится, так еще христиан гоняет.

— Может, не надеется Русь подмять?

— Да чего ее подминать? Жили бы да и все! Сейчас-то живем! Плесков, Смоленск, Дербянск... Будь вера одна, все сами бы под сильное крыло собрались. А если не Русь, то кто? На запад смотреть? Там Орден, тех не сомнешь, а насчет веры, они злей гораздо: принимай католичество — и весь разговор. Поляки? У тех хоть и есть только норов да гонор, в вере они еще злей немцев, за папу своего всем готовы кишки повыпускать. Но куда ни оглянись, все уже в Христа верят, даже у татар, вон, и то уже... А вера для человека — главное! Как он не понимает?! Эх... — Андрей надолго приложился к чаше, — в общем, не сошлись мы тут, разругались вдрызг. А уж с ним если раз поругаешься — все! На всю жизнь запомнит.

— Хреново с таким злопамятным. Если уж ты, главный наследник, ни на что не надеешься, то что тогда мне?..

— Ну не так чтобы уж ни на что, но Вильну он мне не отдаст, это точно. А тебе, конечно, кроме Бобровки твоей, ничего не светит.

— Спасибо, успокоил. Ххых!

— Не кручинься. Ты, главное, особо рот не разевай на наследство. Чтобы потом не разочароваться, На себя надейся, крутись. С такими талантами, брат, не пропадешь.

Разборки продолжались целую неделю: и в том же составе, и в более узком кругу братьев Гедиминовичей, и в индивидуальном порядке. С Дмитрием, правда, Олгерд один на один разговаривать не стал. С одной стороны — много чести, с другой — стыдно. И тот, получив свое, оказался как бы не у дел.

Старшие обсуждали будущую политику, прикидывали, как нейтрализовать Орден, теперь уж, конечно, дипломатическими путями, и в связи с этим снова с надеждой посматривали на Кориата. Надо ли опасаться Москвы, что может в теперешнем положении Польша. И все больше говорили о южных уделах, пытая старших Кориатовичей: Константина, Юрия и Александра — как ведут себя в степи татары, часто ли набегают и какими силами.

Обстановка вырисовывалась таким образом, что с Польшей и Русью сложилось довольно устойчивое равновесие, которое ни им, ни Литве ближайшие год-два нарушать не было никакого смысла. Орден одолеть было невозможно, хотя, как видно, и Орден не питал иллюзий насчет Литвы. Значит, и здесь, если умело вести дела, а это мог обеспечить Кориат, создавалось пусть и неустойчивое, но равновесие.

И вот тогда, при условии нейтрализации Ордена, разумеется, можно было попробовать что-то на юге, так как в Орде стояла «великая замятая», чингизиды четвертый год резали друг друга, кидаясь на Сарай то с запада, то с востока, желая утвердиться на самом верху, в то время как западные окраины Орды остались слабыми и практически безхозными, во владении двух-трех ханов, не имеющих сил для того, чтобы претендовать на Сарай.

Все, что касалось татар, очень интересовало Дмитрия, но сам он в обсуждениях не участвовал, лишь пытал вечерами отца, занялся же он выяснением того, каким образом Кейстут выбрался из плена.

Дмитрий сильно подозревал: если тут замешан Иоганн, то не ценой ли его жизни была куплена Кейстутова свобода.

Как освободился Кейстут, ему рассказали быстро и подробно.

Вероятно, среди рыцарей состоялась непростая дискуссия о том, продавать ли его или казнить. Очень уж непримиримый был враг, очень уж много зла сотворил Ордену. Но когда победило мнение — продать, его вывели из погреба и сняли цепи, поместили в башню Мальборкского Верхнего замка, куда был лишь один вход, охранявшийся круглосуточно четырьмя стражниками. Вхож к Кейстуту был только один слуга, приносивший ему еду.