Дмитрий Москвичёв - Колесница Эос

Взял на руки, уложил на диван и раздел. Совы слетели из-под потолка и уселись напротив. Вертели головами, жмурились, поднимали крылья, но не взлетали. Он стал дышать на раны, будто это поможет. И дыхание помогало: раны сначала затягивались и превращались в розоватые рубцы, но после исчезали так, словно и не было их вовсе. И он дышал. И боль уходила. Она открыла глаза и обнаружила себя совершенно нагой перед ним. И не устыдилась 40. Но дала понять, что не мешало бы согреться. Он тут же побежал заваривать цветочный чай, ну и дурак, подумала она, впрочем, нравится. Совы поддакнули и убрались обратно под потолок наблюдать за происходящим. Он снова вытащил из кармана цилиндр и поставил головной убор на огонь – заваривать чай. Заварил лучший. Выведенный из равновесия, безумный, и жаждущий продолжения жизни, пошатываясь, поднес – рухнул рядом с ней с чашечкой чая. Кажется, на индейском что-то было. Надо поставить 41. Смутился ее красоты. Разделся сам. Снова оделся. Разделся снова. Опять оделся. Спрятал ее в своем платье вместе с чашкой и запахнул, чтобы согрелась. Воды глубокие льются, никто переплыть их не в силах 42, лишь двое, безумные, за руки взявшись, путь свой свершили, друг друга поправ, возвратились, – хотел он сказать, но она приложила свой пальчик к его губам, отхлебнула из дымящейся чашки и вдруг поцеловала в уголок рта. Нечаянно, сама себе удивившись. В груди засветилось ярче и она, заметив, улыбнулась. Мадемуазель – и улыбается. Улыбкой, проходящей любые дали 43. Он улыбнулся в ответ и внезапно расплакался. Бесшумно. Не дрогнув ни единым мускулом. Она зарылась поближе к свету. Тум-тум-тум, слушала, отхлебывала, и улыбалась.

Тум-тум-тум. Снова начал фокусничать, но теперь она уже не таилась. С лисьим любопытством наблюдала, как из несоразмерно широких рукавов своего платья он доставал необходимое, как то: двуручную пилу, молоток обыкновенный плотницкий, кувалду тупоносую, бобинный проигрыватель "Олимп", клей столярный, скрепки, колесные спицы, холщовой ткани десять на десять по кускам, канаты пеньковые, арию Лионеля, разоренные орлиные гнезда, северный мох от мисс Джейкоб в достаточных количествах для, освященную крестовую отвертку и по мелочи, чего она разобрать не смогла. Разложив все в алфавитном порядке, он начал беспорядочно хвататься за попавшееся на глаза и первым делом включил проигрыватель. Бобины послушно завертелись, исполняя страсть к леди-служанке, большой шутнице по части этого 44. Работа шла споро. Тень за ним уже не поспевала и недовольно всплескивала руками. С книжных шкафов были сняты двери, распилены и привинчены по всем правилам к новому месту не совсем подходящему. Под орлиные гнезда подложены книги в развернутом виде, чтобы выше, в сами гнезда – мох, чтобы мягче, сверху взвился парус, сшитый прочно, но швами наружу.

Она не удержалась и пустилась в пляс: между пируэтами подавала ему ненужный инструмент, который он тут же применял, не понимая зачем. Получалось ловко, но совершенно диковинно. Ободы были согнуты, спицы вставлены в ступицы; он для верности постучал молотком, вслушиваясь: акт второй развратного наказания – командоры приглашаются на ужин 45. Смеркается.

Присвистнул, отер пот со лба, взялся за кувалду и принялся за пол. Дошел до самого основания, утонув по пояс. От грохота она закрыла уши и пыталась петь, но сама себя не слышала. Губы шевелились, на белоснежной шее пульсировала вена. Набрав в мешки каменной пыли, он перетащил их, охая и рыча, под паруса: сокровища в недре пространного челна 46– мешок к мешку, ободы немного покряхтели, но после смирились. Обошел получившуюся конструкцию, ласково похлопал ее по бокам и закурил: осталось дать название.

Немного покопавшись, достал из кармана платья малярную кисть и бутыль с драконьей кровью. Кисточка не влезала в горлышко. Разлил на столе, извозил кисть в пролитой крови. Стряхнув капли, вывел на носу корабля "In exitu Israel" 47. Посмотрел на нее и тут же покрылся краской. Она с укоризной улыбалась. Стер рукавом латинские каракули, стесняясь и не глядя. Подошла, уверенно сунула руку в оттопыренный карман его платья, ухватилась за твердое и вспыхнула от неожиданности. Он будто ойкнул и виновато отвел глаза. Надо было зашить дырку. Она, все так же улыбаясь, сунула – теперь уже с осторожностью – руку в другой карман и достала перо и чернила. Руку из дырявого кармана так и не вынула. Перо обмакнулось в черноту и пролетело над затертой латынью. Капелька осталась на его щеке. Появилась танцующая, мудрая и ветреная дева с очерченной грудью и точеными ножками. На ножках балетки. Красные, как ему показалось, но залитые чернилами. Под самым сердцем проглядывало "et" 48. Оба согласно кивнули, посмотрели друг на друга и застенчиво поцеловались, еще удивляясь давно любимому вкусу. Он услужливо открыл перед ней дверцу, приглашая занять место. Она шутливо присела в реверансе, держа пальчиками концы юбки, забралась в корабль и уселась в гнездо; вытянула шею, чтобы как следует разглядеть провожающих: совы жмурились и взмахивали крыльями.

Он трижды прокрутился, заметив отсутствие: тень, будто совсем не замечая перемен, сидела у окна и все черкала в блокнот, поглядывая на заходящее солнце. Он хотел было кликнуть ее, но не стал тревожить: пусть пишет себе, потом прочту и вместе воздадим богам, героям, верным женам, морским пучинам, гребцам плечемогучим и крепким парусам, что приближают час покоя и так же отдаляют. Надеремся как следует. Он потянул за шнурок и машина, крякнув, издала протяжный гул: все на борт, сукины дети, мы отчаливаем!

Но не успел ухватиться за штурвал, как вспомнил, что совсем забыл о дороге. Выскочил, перепрыгнув через высокий борт, прошлепал по воде к столу, пару раз поскользнувшись и исчезнув в темной глади. Все-таки вынырнул, вскарабкался и – разворотил в спешке все ящики письменного стола. Тень будто не замечала и глазела в затухающее окно. Нашел, что хотел: высыпал из мешочка на руку и раздул семена по всем пределам. Семена, покружившись в воздухе, упали в прохладные воды: и будет шумен лес, и темен, и полон будет всякой тварью век за веком, укрытием пусть станет странникам уставшим от всех ненастий, и кров им даст, и пищу, и покой. Да будет так. Он демонстративно умыл руки, трижды сплюнул через плечо, и снова вскочил на корабль.

Оглядел механизмы, украдкой посмотрел на нее. Она смотрела открыто. Будто ворожила. Так и есть. Сделал вид, что протирает рукавом лобовое стекло, но после согласился, что его нет и ехать некуда. Не растерялся: достал из того же рукава аккуратно сложенный носовой платок, развернул как следует – получилась целая простыня с инициалами в уголке. Перевернул на другую сторону – получились ее инициалы; растянул белоснежное полотно по размеру экрана и приладил скрепками. Она уже, по пояс утонув в его кармане, бормоча, чертыхаясь и болтая ножками, доставала проектор. Вот! И на что же мы пялимся? Включай! Сначала нежно укушу. И укусил.