Стив Мэдден - Одержимый обувью. От багажника автомобиля до международной империи с выручкой в миллиард $

К счастью, мой тюремный счет остался полным, поэтому я смог приобрести все необходимое и даже некоторые мелочи для дополнительного удобства, такие как настольная лампа и маленький радиоприемник. Однажды вечером, когда я только начал обосновываться в Колмане, я слушал радио на верхней койке, в то время как Башка спал ниже. Когда я собрался выключить приемник, я случайно уронил его. Последовал огромный грохот, когда тот отскочил от перил прямо рядом с подушкой моего сокамерника и приземлился на пол.

Я затаил дыхание, надеясь, что преемник его не задел. Затем в темноте я увидел огромную тень, которая нависла надо мной, поднявшись с кровати. Он смотрел мне прямо в глаза. После чего наступила небольшая пауза, и он заговорил. «Ты нарываешься, пацан?»

Я старался сохранять спокойствие. «Нет, мужик, прости за это», – сказал я. Еще мгновение он пристально смотрел мне в глаза, а затем, не сказав ни слова, лег обратно в постель. Я сделал глубокий вдох и, закрыв глаза, задавал себе тот же вопрос, что и в первую ночь в Эглине: как, черт возьми, я здесь выживу?

Хуже всего было то, что из-за моего перевода меня исключили из программы по реабилитации наркозависимых, а это значит, что к моему сроку прибавилось еще восемнадцать месяцев. Я мог бы повторно подать заявку для участия в этой программе, но тогда, в случае ее одобрения, я должен был пройти девять месяцев программы с самого начала.

Разумеется, я отчаянно пытался поскорее начать отсчитывать эти девять месяцев, поэтому подал повторную заявку и увиделся с руководителем этой программы в Колмане. После встречи стало понятно: он возненавидел меня с первого взгляда. Я говорил ему о том, что очень раскаиваюсь и насколько важна программа по реабилитации для моего воздержания от наркотиков, но он сразу послал меня куда подальше. Я не оставлял попыток попасть в программу, но постоянно получал отказ, в то время как он одобрял заявки других парней.

Мне казалось, что мир вокруг меня перевернулся. Жизнь в Эглине была непростой, но мне удалось во всем разобраться, привыкнуть к определенному укладу и даже завести друзей. Теперь я остался ни с чем. Мне пришлось заново входить в курс дела.

Мне не потребовалось много времени для понимания того, что местной валютой была скумбрия. Да, рыба. В тюремном магазине продавали пакеты с потрясающей на вкус сушеной скумбрией. Я хочу сказать, что кому-то она очень нравилась. Парни все время тренировались, а в еде, которую подавали в столовой, никогда не содержалось достаточно белка для набора веса. Скумбрия послужила отличным решением. Вы могли купить в тюремном магазине суп быстрого приготовления, залить его горячей водой, положить сверху скумбрию и достаточно вкусно поесть.

Но для покупки рыбы на вашем счету должны быть деньги. Парни, которым не хватало средств, получали скумбрию от других заключенных в обмен на услуги или товары. К счастью, у меня всегда было достаточно денег для покупки большого количества рыбы, поэтому вскоре мне удалось монополизировать этот рынок с такой своеобразной валютой.

Таким образом, я нашел свое место в Колмане и стал рыбным королем. Я покупал за раз десять упаковок скумбрии (это был предел) и раздавал их в обмен на услуги. Если мне нужно было постирать одежду, я расплачивался за это скумбрией. Если мне хотелось купить хлопья на завтрак, я расплачивался за это скумбрией. Конечно, это далеко не создание обуви, руководство командой или заключение сделок с универмагами Bloomingdales, но управление моим небольшим рыбным царством помогало мне выжить.

Вскоре я собирался расширить свой рыбный бизнес. Я хотел получать больше десяти упаковок за раз, поэтому давал парням деньги, чтобы они покупали для меня скумбрию. Именно из-за этого я попал в неприятности в Эглине, но я был вынужден искать какие-то способы для своего выживания. Башка заметил это и начал расширять собственную торговлю, что сблизило нас. Я не забыл про его вспыльчивый характер, но тем не менее мы поладили и вместе зависали в камере. В итоге мы стали настоящими друзьями.

Когда Башка куда-то уходил или был не в настроении со мной болтать, я садился на свою койку, читал книги или писал письма родным и близким. Чаще всего я писал Венди, потому что она всегда отвечала, а ее письма были веселыми и приободряющими. Я всегда с нетерпением ждал ее ответа или приезда. Как и во время нашей первой встречи, когда я нанял ее на работу, она всегда улыбалась и смеялась. Она источала потрясающе позитивную энергетику, что отражалось и в ее письмах, которые всегда поднимали мне настроение.

Для нас это было естественно. Несмотря на то что наши отношения были сугубо профессиональными, мы получали огромное удовольствие от общения друг с другом. Теперь нас разделяла не такая большая разница в возрасте, как это было на момент ее трудоустройства. Я знаю, что здесь дело не в математике. Однако на момент нашей встречи Венди было девятнадцать, а мне уже перевалило за тридцать. Нас разделяла целая жизнь. Теперь ей было чуть за тридцать, а мне сорок пять. Уже не такая большая разница.

Я затрудняюсь сказать точно, когда это произошло. Изо дня в день все шло своим чередом. Все разворачивалось естественным путем, будто распускались цветы. Я знаю только то, что начал думать о ней и с нетерпением ждать ее визитов больше, чем раньше. Это отразилось и в наших письмах, которые стали приобретать нотки романтики, поэтому я постепенно начал задумываться о том, взаправду ли это происходит, но ситуация только набирала обороты. Затем она стала чаще навещать меня в тюрьме.

Мы сидели напротив друг друга в переполненной столовой и ели гамбургеры из автомата, в то время как вокруг сидели другие заключенные со своими семьями. Контакт с посетителями был ограничен, но я не мог удержаться от того, чтобы протянуть руку и дотронуться до ее волос. Когда она приехала в следующий раз, я взял ее за руку. После этого прошло около двух недель, и я впервые поцеловал ее в этой тюремной столовой.

Я начинал испытывать настоящие чувства к Венди, но сама мысль вступать в отношения, когда мне оставалось провести за решеткой еще немалый срок, казалась нелепой. Я не думал о том, что она будет, как жена солдата, ожидать возвращения мужа с войны. То время, пока я был в заточении, ее жизнь не стояла на месте. В этом и заключается весь ужас тюрьмы. Той ночью я написал ей письмо с заголовком: «Десять главных причин, почему тот поцелуй ничего не значил». Несмотря на то что я всячески сопротивлялся мысли о возможности новых отношений, мы оба поняли, что у нас есть все шансы их начать.

Во многом я ухаживал за ней по старинке. Мне сложно признаться, но этого никогда бы не получилось, будь я на свободе. Дома я слишком часто отвлекался, стремительно переходил от одной мысли или действия к другому. Не то чтобы СДВГ волшебным образом исчез, когда я оказался в тюрьме, но благодаря меньшей занятости и ограниченному числу отвлекающих факторов мне стало намного легче фокусироваться на чем-то одном, например сесть и дописать письмо, чего я никогда бы не смог сделать, будучи дома. Когда приходила Венди, у меня не было выбора, кроме как полностью выслушать ее и внимательно рассмотреть, возможно, впервые за все время. Это помогло мне исправиться, и мне нравился парень, которым я становился в ее присутствии.