Татьяна Рыбакова - Счастливая ты, Таня!

РЫБАКОВ: Конечно. Возьми его собрание сочинений периода двадцатых годов и найдешь там эти слова…»

Я начинаю хохотать: «Толечка, нас в школе заставляли заучивать две ленинские фразы: „Коммунизм — это есть советская власть плюс электрификация всей страны“. И вторую: „НЭП — всерьез и надолго“. Неужели Ананьев этого не знает? Умора просто… Слушай, давай, мой родной, все это выкинем из головы, пойдем пройдемся, иначе просто нервы не выдерживают…»

— Таня, — кричит Толя из кабинета, — пойди сюда! Я выхожу из душа, накидываю халат.

Муж мой, гордо откинувшись в кресле, держит руку на стопке страниц.

— Все! Роман закончен! Больше я не вставлю сюда ни единой строчки и ни единой не выкину. Может быть, мы только еще раз пройдемся по твоим замечаниям.

Я киваю головой, говорить не могу.

— Что с тобой?! — Вскакивает с кресла, смотрит на меня с испугом. Правая щека моя раздута, боль дикая, видимо, воспаление надкостницы.

(Обычная Толина фраза, когда мне неможется: «Лучше бы уж у меня болело, я привык к боли…»)

Утром позвонила Зое Ласточкиной — своей зубной врачихе. «Приезжай как можно быстрее, — говорит она мне, — если кресло будет занято, я пересажу пациента на стул, а тебя немедленно приму».

— Вези меня в Москву, — прошу Толю, — на Каляевскую, в институт к Зое Ласточкиной. Она меня примет без очереди.

— Сейчас, сейчас, — суетится он, волнуется…

Обратный путь домой. Зоя сделала мне обезболивающий укол в десну и положила в зуб мышьяк, чтобы через два Дня удалить из зуба нерв.

Говорить не могу, десна еще не отошла от наркоза, и молчать не могу — такая потрясающая у меня новость. Когда зуб будет вылечен, Зоя направит меня к своему дантисту Липецу — сыну известного автора книги по стоматологии, делавшего протезы Сталину, самому Сталину, представляешь!.. Младший Липец поставит мне коронку на зуб.

— Как интересно, — говорит Толя.

И я на эту фразу покупаюсь. Ох, и кляла я себя потом.

Зуб вылечен. Еду к дантисту Липецу ставить коронку. Спрашиваю, как имя, отчество его отца, чтобы подарить ему «Тяжелый песок» с надписью, рассчитываю на то, что он Рыбакова примет для беседы. Старик Липец польщен, назначает для встречи следующий вторник. Будет ждать нас от одиннадцати до двенадцати. Это хорошо, во вторник у нас как раз работает Коля.

В понедельник вечером я напоминаю Толе, что завтра утром, между одиннадцатью и двенадцатью, нас ждет дантист Липец. «Какой еще такой Липец?» — спрашивает он недоуменно. «Как какой?! Тот, что делал протезы Сталину!» — «Я же говорил тебе, — сердится он, — книга закончена, я и не подумаю ехать ни к какому дантисту, он мне совершенно не нужен!»

«Но ты же мне сказал: „Как интересно!“, когда мы ехали от Зои Ласточкиной и я тебе рассказала про Липеца. И я это приняла как руководство к действию, поскольку его сын будет ставить мне коронку, и я буду бывать в их доме. Я со стариком договорилась на завтра, как же ты можешь так со мной поступать?!»

Гнев душит меня, но я не могу высказаться в полную силу: боюсь. Помню, как из-за незначительной ссоры со мной врачи уложили Рыбакова на три недели в постель с диагнозом «предынфарктное состояние». Это случилось, когда мы еще не жили вместе.

«Хорошо, — говорю, — я поеду к нему сама, извинюсь перед ним, скажу, что ты занят. Кстати, завтра ночевать в Переделкине не буду (это моя месть), у меня много работы на Пятницкой, переночую у Мирели или у Гали». И, не сказав ему «Спокойной ночи», ухожу в свою комнату. Плачу, конечно, от обиды.

Утром завтракаю одна, но вижу, что он одевается для поездки в город.

Заходит на кухню, разогревает себе чайник, говорит мне: «Я, Таня, с тобой поеду, но я поражен, насколько ты не ценишь мое время!»

Молчу, ничего не отвечаю, нет прощения ему в моей душе. Это я, оказывается, не ценю его время, когда сижу над рукописью до трех часов ночи!

Выезжаем. Толя садится рядом с шофером, я — сзади, за ним. Меня разбирает смех. Я и представить себе не могла, что и спина может выглядеть обиженной! Умора!

Коля наш к такой атмосфере не привык. Мы всегда ездим весело. Толя шутит, Коля смеется. Когда же мы с Колей вдвоем едем в город, то разгадываем, как правило, кроссворды. Он меня обштопывает в один момент: знает все спутники Юпитера или Марса…

Сейчас нервничает, рвет машину на светофорах. «Аккуратнее», — говорит ему Толя.

Квартира Липеца на улице Горького, в доме, где находился книжный магазин «Сотый», в этом доме жили Эренбург, режиссер Михаил Ромм со своей женой актрисой Еленой Кузьминой, я бывала у нее — она писала замечательные короткие рассказы о своей жизни в кино, и я их печатала в «Кругозоре». А потом из этих рассказов составилась книжка «О том, что помню».

Доктор Липец сам открыл нам дверь. В бархатной домашней куртке, в домашних тапочках, моложавый, подтянутый, радушно нам улыбнулся. Я познакомила его с Толей, он сказал несколько приветливых, комплиментарных слов в адрес Рыбакова и поставил три условия: никаких магнитофонов, никаких записей в блокнотах и третье — не называть его настоящую фамилию.

Рассказ его был бесценным. Мы просидели у него часа два. В конце заговорили о детях Сталина. Толя поинтересовался Яковом. Его потрясающая интуиция подсказывала, что дело с Яковом не совсем чистое: не сам бросился на проволоку с током, не без распоряжения Сталина все происходило. Липец замялся, сказал, что «еще не все раскрыто», но разговор этот явно не хотел продолжать. «Остерегался», — сказал мне потом Толя.

Приехали домой, выпили по чашке кофе, чтобы не терять времени на обед, сели по разные стороны стола, как школьники, которые на контрольных загораживают от соседа рукой свой вариант, чтобы сосед не подсматривал, и стали записывать все, что помним. На первое место ставили то, что казалось каждому из нас самым интересным.

Для Толи было неожиданностью, что Сталин разрешил выписать ему по каталогу зубы из Берлина. Не важно, что сделал это по своей воле и по просьбе Липеца (в романе он Липман) сам Товстуха, не испросив перед тем разрешения у Сталина. Но Рыбакова поразило то, что Сталин не разгневался по этому поводу. А где же пресловутая скромность в быту?

У меня же в первой фразе стояло другое: когда Липеца (Липмана) вызывали к пациенту, ему не сообщали имени того, кому нужна его помощь. Врач собирал свой чемодан, похожий на дорожный, где были все инструменты и подголовник, и, только увидев главного охранника пациента, понимал, что его везут к Молотову, Поскребышеву или Кагановичу.

Мы записали и все мелочи, отдельные фразы. «У вас руки более ласковые, чем у Шапиро», — сказал Сталин. Шапиро был предшественником Липеца.

Липец заранее устанавливал подголовник на кресле, что нравилось Сталину, он не любил, когда возились за его спиной.