Татьяна Рыбакова - Счастливая ты, Таня!

В отличие от Шапиро Липец рассказывал, что он делает и почему надо это сделать. Показал Сталину вырванный зуб. Шапиро никогда ничего не объяснял и не показывал Сталину вырванных зубов.

«Он и зубы рвет, и зубы заговаривает», — слова Сталина о Липеце.

После вырванного зуба сказал Сталину: «Два часа ничего не есть и целый день не есть горячего».

В те годы врач жил на 2-й Мещанской, комната в коммунальной квартире, 19 метров. Телефон в комнате, соседи просят перенести его в коридор. «Я не против, — говорит Липец, — пусть люди пользуются, но Санупр Кремля возражает». Санупр этот телефон поставил, по нему он вызывает его к пациенту.

Ссора давно забыта. «Теперь, — говорю, — давай прочтем друг другу то, что мы записали. Ничего ли не упущено?…» Толя забыл про фразу «Он и зубы рвет, и зубы заговаривает». Смеемся, радуемся, какой удачный получился день.

Вот тут как раз надо сказать, как Рыбаков писал «Детей Арбата». Не последовательно, как пишется, к примеру, проза: «Они пообедали и вышли в сад», а линиями: линия Сталина, Саши, Вари, Шарока, Рязанова, Нины, Софьи Александровны и так далее. И только когда все линии были готовы, он перемешивал их и таким образом создавал композицию романа. Очень увлекательно было за этим следить.

Историю с Липецом — Липманом в романе он рассредоточил между самыми напряженными 10-й и 18-й главами, в которых отношения между Сталиным и Кировым особенно обострились. Печатать их было удовольствием. Действие этих глав происходило в Крыму. В действительности Липец лечил Сталина в Москве, никогда вождь не вызывал его в Крым, потому и не сталкивался Липец на пляже с Кировым. Но на то уж была воля писателя. И не говорил Киров Сталину: какой приятный человек доктор. Но в романе именно эта фраза решила судьбу врача:

«Вечером, подписывая бумаги, Сталин сказал Товстухе: — Зубного врача Липмана заменить другим. — И, подумав, добавил: — Из Кремлевской больницы уволить, но не трогать».

Добавлю: после того как «Дети Арбата» были опубликованы, доктор Липец снял свой псевдоним — Липман, под которым он действовал в романе, назвал свою настоящую фамилию и опубликовал несколько статей о том, как писатель Рыбаков брал у него интервью. Нам они так и не попались, но люди, которые их читали, говорили, что они были интересными и очень теплыми по отношению к Рыбакову.

Двадцать седьмого июня 1978 года Ирочку мою увезли в родильный дом и у нас с Толей появился внук Данила. Еду к своей дочке с цветами и запиской, нянечка все у меня забирает, несет к ней в палату, я сижу, жду ответа, а потом — скорее, скорее на электричку и самой короткой дорогой мимо дачи Ахмадулиной домой.

Белла окликает меня: «Зайди, у нас Аксеновы». Я забегаю и говорю: «Идемте к нам. Толя не дождется, когда я приеду. Уже выставил на стол коньяк, водку, все вина, что есть дома. Будем праздновать рождение внука! К тому же я вчера сварила борщ. Пошли!»

Толя слышит наши голоса, выходит за калитку. По его улыбке я понимаю: у него есть анекдот к случаю.

Под окном родильного дома стоит грузин. «Томико, — кричит он, — родила?» — «Родила…» — «Малчика?» — «Нет…» — «А кого?…»

Долго сидим, пьем коньяк, вино, едим борщ, но особого веселья не получается и расставаться не хочется. Каждый из нас понимает: над аксеновским альманахом «Метрополь», где было собрано буквально созвездие поэтов и прозаиков разных возрастов, воззрений и позиций, сгустились тучи. «Метрополь», как потом писал Толя в «Романе-воспоминании»: «Был первым отчаянным прорывом в бесцензурную печать, мужественной попыткой сбросить с литературы оковы государственно-партийного контроля, разорвать щупальца чудовищного, но уже начавшего издыхать спрута, утверждением права писать свободно. Недаром так перепугалось начальство. Не случайно устроило вселенскую проработку, привлекло к этому десятки литераторов. Пусть публично осудят отщепенцев!»

Толя встречает меня на платформе, я еду с работы. Несет мне зонтик: начал накрапывать дождь. И с места в карьер: «Миленькая моя, с квартирой у нас ничего не получится». Я молчу, не понимаю, почему вдруг.

Звонил ему, оказывается, Виталий Озеров, секретарь Союза, больше никто не решился, в том числе и Феликс Кузнецов.

— Толя, — говорит ему Озеров грустно (ох, эта их фальшивая грусть!), голос, как на похоронах, будто идет за гробом близкого человека, — Толя, мы уже выбрали с тобой путь, сворачивать поздно.

Эта фраза настолько меня поразила, что, придя домой, я тут же записала ее в дневник. «Какой общий путь? Озеров работал в ЦК, Толя никогда не был членом партии».

Озеров дальше: «Толя, мы тебя ни о чем не просим: просто почитай эту похабщину». Толя: «Авторы „Метрополя“ — мои друзья, и если я захочу прочитать этот сборник, то возьму его у них, а не у вас в Союзе. Я знаю, что это такое, когда вы просите почитать, это значит, что вы начинаете очередную кампанию. Предупреждаю тебя и скажи всем: я в этой кампании участвовать не буду. На моей памяти людей расстреливали, потом посмертно реабилитировали, исключали, потом вновь принимали. Вы думаете, если вы пообещали дать мне квартиру, значит, я у вас в ловушке?…»

— Молодец — говорю, — ты хорошо врезал ему. А он что?

— Пробурчал что-то вроде того: «Жалко, что ты, Толя, меня не понял».

А от Окуджавы мы уже знаем, что заканчивается строительство писательского дома на Астраханском, их уже внесли в списки, нас, конечно, там нет и не будет, теперь это уже абсолютно ясно, ну и бог с ними.

Через несколько дней в наш почтовый ящик бросают газету «Московский литератор». Всегда была паршивой газетенкой. На этот раз вся посвящена разгрому «Метрополя». Гнев, возмущение, требование расправы. Пишут те, кто послабее. А ведь попадаются среди них уважаемые имена — вот в чем беда. Такие вещи не стираются в памяти. Но один лелеет мечту поехать за границу, там должна ставиться его пьеса, другому надо издать однотомник, третьему — получить квартиру или просто ссуду в Литфонде. Разумно ли в такой ситуации отказать в просьбе секретариату? Большинство считают — нет, неразумно, и пишут в газету гневные письма.

Вася и Майя Аксеновы тем временем покупают дачу в Переделкино для Леши — Васиного сына. Временно и сами живут там. Ворота выкрашены красной краской. «Дразните быка», — шутит Толя. Мы приходим туда почти ежедневно. Там всегда толпится народ, почти все нам незнакомы, кроме Юли Хрущевой. Вот художник Жутовский мелькнул, вот на маленьком топчанчике пристроились два светловолосых голубка. Мы их не знаем, но там вообще-то никто и не представлялся друг другу. Однако голубка все время косит лукавым глазом в нашу сторону, я поглядываю на нее недоуменно: в чем дело?