Денис Ахапкин - Иосиф Бродский и Анна Ахматова. В глухонемой вселенной

Фрост в поэтическом сознании Бродского был тесно связан с Ахматовой. Голландский литературовед Кейс Верхейл, друг Бродского и автор книги о теме времени в поэзии Ахматовой, вспоминает, что одним из первых вопросов, который задал ему Бродский при знакомстве в июне 1967 года, узнав о теме будущей книги, был таким: «А вы любите Роберта Фроста?» — «Да, пожалуй, — хотя нет, я маловато его читал». — «Фрост — потрясающий поэт, единственный из всех зарубежных похожий на Ахматову» [293] Верхейл К. Танец вокруг мира: Встречи с Иосифом Бродским. СПб.: Изд-во журнала «Звезда», 2002. C. 14. .

Подобное сравнение Ахматовой с Фростом с поэтической точки зрения может показаться не слишком оправданным — тем более, что сама Ахматова к Фросту относилась скорее сдержанно и встречей с ним в августе 1962 года осталась не вполне довольна. «Я и не представляла себе, что он такой старый. Весь вечер он мирно спал», — вспоминала ее слова Сильва Гитович [294] Гитович C. С. В Комарово // Воспоминания об Анне Ахматовой: Сборник. М.: Советский писатель, 1991. C. 517. .

Кстати, Бродский говорил в интервью, что именно он познакомил Ахматову с поэзией Фроста еще до этой встречи. «Я старался убедить ее, что Фрост гениальный поэт. Я дал ей книгу и спросил: „Анна Андреевна, что вы теперь думаете о Фросте?“. А она сказала: „Ну что это за поэт? Он все время говорит о том, что он может продать или купить“. Но она, конечно, прекрасно понимала, о чем шла речь. Они виделись, когда Фрост приезжал встретиться с Хрущевым. И Ахматова, и Фрост знали, что они оба стали кандидатами на Нобелевскую премию. Встретиться было условлено на даче одного академика в Комарово. Встреча не могла состояться у Ахматовой дома, в ее „Будке“, как она его называла. С советской точки зрения было неприлично привести высокого гостя и его эскорт в такое маленькое жилье. Я спросил ее, как выглядит Фрост, и она ответила: „Это дедушка, превратившийся в бабушку“» [295] Бродский И. А. Книга интервью. C. 184. .

В беседе с Волковым Бродский поясняет: «Единственная русская параллель Фросту, которая мне сейчас приходит в голову, это белые стихи Ахматовой, ее „Северные элегии“. И Ахматовой, и Фросту до известной степени присуща общая черта — монотонность размера, монотонность звучания <���…> вот эта глухая нота. В „Северных элегиях“ уже никто не кричит, не задыхается. Мы слышим звук самого времени. Вот за что мы все так любим пятистопный ямб» [296] Волков C. М. Диалоги с Иосифом Бродским. C. 94. .

Бродский начинает стихотворение «На смерть Роберта Фроста» со строки: Значит и ты уснул , подразумевающей, помимо прозрачной метафоры сна-смерти, продолжение разговора об уснувших. И ты указывает на некоторый прецедент — им могла бы быть «Большая элегия Джону Донну», начинающаяся словами Джон Донн уснул… , но она датируется месяцем позже (7 марта 1963 года) [297] Полухина В. П. Эвтерпа и Клио Иосифа Бродского: Хронология жизни и творчества. C. 70. . Можно предположить, учитывая объем элегии, что Бродский уже работал над ней в январе и мысленно связал два этих текста, однако такого рода предположения требуют доказательств, которые на данный момент отсутствуют.

Что важнее, начиная текст таким образом, он задает некоторый ряд — это не первая смерть поэта, а лишь следующая в череде смертей. Со стихотворения «На смерть Фроста» Бродский начинает формировать свое «общество мертвых поэтов», продолжая традицию, заданную Ахматовой в «Венке мертвым» и других эпитафических стихах.

В этом смысле написать стихотворение памяти Фроста, значит, связать свой поэтический путь с одним из крупнейших американских поэтов XX века, с одной стороны, и войти «к великим в ряд» — с другой. Лермонтов пишет стихи на смерть Пушкина, Оден — на смерть Йейтса, Ахматова — на смерть Пастернака. Пропорция ясна, и Бродский ее достраивает. В этом стихотворении уже видны главные особенности жанра стихов «на смерть поэта», который он развивает и трансформирует.

Сочинительный союз и в начале стихотворения памяти Фроста, «несомненно, сопоставляет [его] со всеми предыдущими — умершими — поэтами», — пишет Г. А. Левинтон, указывая на похожий мотив в «Смерти Софокла» Ахматовой [298] Левинтон Г. А. Смерть поэта. C. 78. .

В следующих строках, помимо обычного погребального клише погасшей или задутой свечи, возникает ряд природных образов: ветер, ручей, вода, напоминающих о поэзии Фроста (ср., впрочем, образ ветра в «Венке мертвым»: «только ветер гудит в отдаленьи»). В стихах американского поэта природа — важный фон для размышления о жизни, человеке и творчестве. Бродский также делает ее фоном своего стихотворения, что для его творчества начала шестидесятых скорее нехарактерно, — он городской поэт, мотивы природы появятся в его стихах уже в ссылке.

Тема смерти и тема природы сталкиваются во второй части этого небольшого текста, которая начинается с обращения к умершему поэту и характеристики места, где находится тот, кто обращается.

Здесь интересны две вещи. Во-первых, обращение к умершему поэту — старик . Конечно, Фрост, умерший в возрасте 88 лет, мог восприниматься автором эпитафии как глубокий старик — ср. приведенное выше свидетельство мемуаристки о реплике Ахматовой. В то же время это обращение отражает разговорно-фамильярное обращение, принятое в молодежной среде того времени, и в этом смысле подчеркивает равенство поэтов, равенство не возрастное, но цеховое.

Во-вторых, образ мертвых финских террас, обыгрывающий оба значения слова терраса , — «летняя пристройка к зданию» и «горизонтальный уступ земной поверхности». Террасы дачного поселка Комарово (старое финское название — Келломяки) безжизненны зимой, по сравнению с летним оживлением. С другой стороны, словосочетание отражает особенности ландшафта побережья Финского залива, ступенями (террасами) спускающегося к воде. Такое восприятие перекликается с написанным позднее стихотворением Ахматовой «В Выборге»: Огромная подводная ступень / Ведущая в Нептуновы владенья.

Говоря о параллелях с ахматовскими текстами, можно заметить, что строчка где дым обгоняет дух с одной стороны, вписывается в контекст погребальной символики, с другой, само сочетание дыма и духа напоминает строки из «Поэмы без героя»: