Анатолий Гордиенко - Давно и недавно

В семьдесят два года был самым сильным человеком в институте (гнул подкову), с места брал лужу в два (три?) метра диаметром и преподавал рисунок по собственной теории формы. Я до смерти влюбилась в него, семидесятидвухлетнего, а ему нравилась наша смазливенькая секретарша. Он возил ей в элегантном чемодане необычную, им самим выращенную, махровую, всю в росе сирень, а она видела в нём только пошлого сатира. Он ходил с чёрной повязкой над пустой глазницей, великолепно одевался в тона цвета беж, покрывал ногти лаком, носил очки из цельных кусков сиреневого топаза, придавал своим совершенно седым волосам тот же сиреневый оттенок, боготворил музыку, поэзию и женщин.

После третьего курса, при распределении по мастерским, когда в институте начиналось избиение младенцев, он подбирал всех двоечников и брал к себе.

Он вёл у нас театральную композицию, лепил наши души и формировал мышление.

Он замечательно учил нас, относясь к нам, отверженным, с особенным уважением.

Его спрашивали: „Как вы из таких отсталых делаете отличников?“ — „А я им просто не мешаю“.

Это была единственная ложь, слышанная мной от него.

Я до сих пор свято верю во все его рассказы о себе и легенды о нём.

Он уверял даже, что знает, как зачать мальчика, а как — девочку».

…Шло время. Не стало Татьяны Михайловны, не стало её удивительного отца. На родном Карельском телевидении я возглавил другую редакцию, и мои поездки в Москву прекратились. Однажды раздался междугородний частый звонок. Звонит Фёдоров:

— Слушай. Может случиться так, что я приеду работать в Петрозаводск. У вас образовалась вакансия председателя филиала Академии наук. Среди кандидатов есть моя фамилия. Соглашаться?

— Не раздумывайте, дорогой Александр Сергеевич, — ответил я. — Дивный край, добрые люди, наука в цене. Город наш опрятнее невесты. Охота, рыбалка, незамутнённые озёра и реки, воздух напоен хвоей. В общем, «остроконечных елей ресницы над голубыми глазами озёр»…

Москва не сразу решила назначение. Вскоре мне позвонила Валентина Фёдоровна Хотеева, она с 1965-го по 1973-й заведовала отделом науки и учебных заведений Карельского обкома партии.

— Только что приехала из Москвы. Вам привет от Александра Сергеевича Фёдорова. Он показался мне симпатичным и знающим человеком. Кандидат наук. Но нам настоятельно рекомендуют другую кандидатуру: доктор наук, членкор. Кстати, непонятно, почему ваш Фёдоров хочет сменить столицу на провинцию?

— У него умерла любимая жена. Ему тяжело приходить в пустую квартиру, где всё-всё напоминает о ней.

Летом 1960 года я непродолжительное время жил у своего приятеля, художника Фолке Ниеминена. Фолке развёлся со своей первой женой, красавицей Нелей, но продолжал жить всё в той же двухкомнатной квартире. В одной комнате жили Фолке и я, в другой — Неля и художница Катя Пехова, которую она приютила. Фолке просил меня помочь с разменом квартиры.

Неля и Фолке были милыми людьми, и я искренне переживал их размолвку. Я всячески гасил разговоры о размене квартиры, искал любой повод для их примирения, но, увы, ничего не получалось. А когда Неля после моих очередных миролюбивых речей выбросила мне вслед на лестничную площадку любимый тёмно-синий томик Саши Чёрного из серии «Библиотека поэта», мне пришлось окончательно перейти на сторону моего бедного, печального Фолке.

В один из дней мы с ним отправились по объявлению. Без труда нашли дом на углу улиц Кирова и Ленина. Дверь открыл странного вида невысокий седенький человек в старой диагоналевой комсоставской гимнастёрке почти до колен и ладненьких начищенных сапогах.

— Могу предложить почтовые марки международного рабочего движения, — затараторил он громко, а затем свистящим шёпотом: — это туалет. Впереди кухня. Есть марки, посвящённые Марксу и Энгельсу! Проходите тихонько. Направо моя комната, налево её. Я также собираю марки молодого советского государства! Пройдёмте, — завершил он свою тираду каким-то командирским голосом, приглашая нас зайти в его комнату.

Фолке стоял сзади, изумлённо поглядывая сквозь стёкла своих неразлучных очков.

— Он сумасшедший. Я его боюсь, — стал шептать мне Фолке. — Бежим, пока не поздно.

Вышли в коридор. Из левой двери выглянуло молодое заспанное женское лицо.

— Имею в обмене редкие марки Чехословакии и революционной Кубы! — громко запричитал седенький, наступая на нас, пятившихся к двери.

— До свидания! Прощайте! Очень приятно. Очень интересно, — повторял я.

Однако отделаться от этого филателиста оказалось не просто. Он поспешил за нами. Во дворе седенький ухватил меня за пуговицу:

— Я вернулся из мест очень отдалённых. Сколько пережил, не стану рассказывать. В кошмарном сне такое не приснится. Выжил, пройдя, как говорится, Крым, Рим и медные трубы. Я выжил, а жена пропала в лагерях. Столько лет один! Один без женской ласки. Решаю создать семью. Не моя вина, что поздно, но разве шестьдесят три года это много? Для мужчины это зрелый возраст, как говорится. И я её нашел. Можно сказать, осуществилась мечта. Ну и что из того, что она намного моложе? Но у неё есть гиря, иначе говоря, имеется ребёнок. Кто её возьмёт с ребёнком? Вы улавливаете ход моих мыслей? В горсовете мне сказали — согласно закрытому постановлению мы должны вам дать квартиру, и мы её, конечно, дадим. Но у нас сейчас есть в наличии только двухкомнатные. Вот если бы у вас была семья… Так у меня таки будет семья — сказал я и женился. Женился на этой скромной, тихой, простой женщине. Взял, как говорится, с грузом, с ребёнком. Вы знаете, как мне хотелось женщину? Нет, вы не знаете! Причём любую: хромую, косую, даже «с приветом», как говорится. Это сильнее жажды в пустыне. Я пять лет не видел женщину! И на небесах услыхали мои ночные безмолвные молитвы. Мы расписались, всё чин по чину. Не стану описывать те сладостные минуты, вы меня, надеюсь, понимаете. Молодая жена, девочка щебечет, я — в раю. И вдруг всё рухнуло! Как только мне дали эту квартиру, она, любимая, превратилась в мегеру. Выбросила мои вещи в малую комнату, и когда я захотел с нею побыть, надеюсь, вы меня понимаете, когда я захотел лечь с ней, она закричала, что мой вид ей противен. А если я буду к ней приставать, она меня отправит на тот свет. А почему нет? Она сильная, может дать по голове сковородкой, а может мышьяку подсыпать в надоевшие холостяцкие пельмени. О женщины, племя хамелеонов! Жить не хочется. Может, мне повеситься, и пусть она испытает муки угрызения? Меня расстреливали три раза. Но так, для страха. Три раза ставили к стенке. Я член «Бунда». Вы знаете что-либо об этой организации? Верно, «Бунд» был в Польше; на идиш и на немецком «Bund» — это союз. Ну а если точно — «Всеобщий еврейский рабочий союз». А вы видели когда-нибудь живого члена «Бунда»? Только читали? Ну, хорошо. А вы видели когда-либо живого члена коммунистической партии Польши, Германии, Дании и Советского Союза в одном лице? Нет, конечно. Где вы могли его видеть! Так вот он перед вами.