Анатолий Гордиенко - Давно и недавно

…В феврале 1955 года, пойдя как бы по проторенному пути, я написал в штаб округа о себе, о том, что у меня первый спортивный разряд по пулевой стрельбе и я хотел бы совершенствоваться в этом по-настоящему военном и очень нужном виде спорта, принести свои достижения родному Северному округу.

В марте пришла телеграмма за подписью начальника штаба округа генерала Дубова, в которой я вызывался в Петрозаводск на двухнедельные тренировочные сборы стрелковой команды округа.

В команде в основном были офицеры, кормились мы по талонам в столовой штаба округа на улице Гоголя. Однажды, выйдя после обеда из парадных ворот штаба, я увидел через улицу, у Дома офицеров, весёлую шумную толпу молодых людей в белых полушубках, неспешно садившихся в зелёный армейский автобус. Среди них я узнал Виктора Хорохорина. Мигом перебежал улицу Гоголя — тогда на ней ещё не было видно машин, а ездил на плоской телеге-платформе с резиновыми колёсами всего лишь один цыган, собиравший пищевые отходы.

Обнялись, оглядели друг друга. На Викторе — ладный полушубок и начищенные хромовые сапоги. Полушубок расстёгнут, под ним — офицерская гимнастёрка, офицерская портупея, ремень со звездой.

— Отправляемся на гастроли. Спешу. Всё хорошо, старик. Всё, как в сказке. Я — солист хора, меня ценят.

— Колпакчи зазывает в гости?

— Бывает. Намедни пел на званом вечере у него. Гости прибыли важные из Москвы. Инспекторская проверка. Владимир Яковлевич сказал, представляя меня: мой молодой друг, надежда России — Хорохорин, который не хорохорится. Вот так, брат.

Почему я оказался в Петрозаводске, Витя не поинтересовался. Пришлось прихвастнуть и мне: дескать, вот, зачислен в сборную команду округа по пулевой стрельбе. Виктор сказал, что подробно жизнь свою опишет в письме, но писем от него я так и не получил.

Зелёный автобус, лихо вильнув задом на скользкой площади, поехал к центру, а мы пошли залазить в кузов нашей полуторки, дабы ехать на стрельбище, которое находилось за городом, неподалёку от того места, где ныне стоят печальные мёртвые корпуса завода силикатного кирпича.

Два слова о нашей команде. Опекал её заботливый, бессменный, вечный майор Михайлов. Стрелковая команда Северного военного округа числилась среди лучших в Вооружённых Силах. Более десяти мастеров спорта по пулевой стрельбе. Были даже чемпионы Советского Союза: Панов, Меерзон, отлично стреляли капитан Чураков, старшина Черничкин, ефрейтор Лёва Боровский. Лёва помогал мне на тренировках, учил стрельбе из снайперской винтовки. Подсоблял и позже, уже после моего увольнения в запас.

На стрельбище. Анатолий Гордиенко и Лев Боровский (держит мишень). Петрозаводск, март 1955 г.

…Шло время. Я частенько спрашивал Юру Лифшица, не слыхал ли он что-либо о Хорохорине. Юра пожимал плечами, а однажды пришёл ко мне с новостью: его питерская знакомая сообщила, что в Ленинграде есть певец с такой фамилией, а вот где работает, неведомо.

И вдруг где-то в конце шестидесятых годов, в один прекрасный тёплый день Лифчик, так звали его близкие друзья, прибегает в мой кабинет, а сидел я в здании кинокомплекса, в ста метрах от Дома радио, там в огромной концертной студии постоянно репетировал оркестр во главе с блестящим дирижёром Александром Дмитриевым.

— Ты читал афишу? — вскричал Юра. — Приезжает Ленинградская академическая хоровая капелла. Солист — Виктор Хорохорин. Вот такими аршинными буквами!

Мы отыскали Витю в гостинице, пошли на концерт. Виктор заматерел, пополнел, в его облике появилась многозначительность. Пел Витя прекрасно. На нём ладно сидел фрак, светлый круг «юпитера» взял Виктора от пяток до макушки, и мне показалось, что Витя подрос. Как я ни силился, закрывая глаза, но так и не смог увидеть того стриженого под ноль неловкого паренька в длиннополой гимнастёрке с длинными рукавами и чёрными мятыми байковыми погонами с паучком знака связи.

После концерта втроём пошли к Лифчику. Златокудрая жена поставила дымящуюся картошку, огурцы, помидоры, отварные сосиски. Виктор в доме снял фрак, но бабочку на белой накрахмаленной сорочке оставил.

Выпили по первой. Витя закашлялся. Закусили, пошли разговоры. Витя рассказывал о себе. Предпринимал попытки петь в опере, но из-за малого роста с ним расстались. Пел в военном ансамбле, а теперь вот уже много лет поёт в знаменитой капелле, в лучшем хоровом коллективе страны. Вся жизнь — гастроли, поездки за границу.

Снова выпили, и снова в конце кашель. Мелкий, сухой, как у чахоточных. Так было и дальше, при третьей, четвёртой рюмке. Я спросил, не бронхит ли привязался?

— Вот так уже больше месяца. Сам не пойму, в чём дело.

О нашей жизни Виктор как-то не расспрашивал. Ну мы, конечно, сказали, что тоже выбились в люди. Не лаптем щи хлебаем.

Я пошёл провожать Виктора. Тихая белая ночь. В озере отражались оранжевые перья облаков.

— Помнишь, ты когда-то в Мурманске разговаривал с Руслановой? Фотография у тебя была с ней, помнишь? — спросил меня внезапно Виктор.

— Помню, как не помнить.

— А ты тогда ей не говорил обо мне?

— Говорил. Говорил, что у нас в полковом ансамбле есть певец с богатырским басом.

— А почему не сказал мне тогда?

— Ну, сказал бы, а ты не поверил бы мне.

— Дело в том, что я подружился с Лидией Андреевной. Пел ей в Москве. Рассказывал о своей жизни, о военной службе на севере. И тут она вспомнила, что ей в Мурманске один солдатик рассказывал о своём товарище, обладателе сказочного баса. Выходит, всё-таки ты рассказал ей обо мне. Как всё странно! Как мы все держим друг друга за руку! Как я тебе тогда завидовал! Ты был на концерте, разговаривал с Богиней. Мы Лидию Андреевну в Москве звали Богиней…

Заходило и никак не могло зайти, закатиться июльское солнышко. Прощальный свет падал на озеро, и ребристые, тихие волны окрасились красным цветом.

Через два месяца Виктор Хорохорин умер. Рак убил его золотое горло.

А Юра Лифшиц переехал в Финляндию.

Эту милую дружную семью я знаю уже, поди, лет сорок. Как придёшь к ним, сразу за стол.

— Давай чаю пить. Пирог брусничный Надя испекла.

Сергей Алексеевич Иконников — сямозерский карел, Надежда Егоровна — пудожская девушка. На войне оба с первого дня, и оба воевали в нашей славной 71-й стрелковой дивизии. Я перед этой дивизией в неоплатном долгу — они меня, одиннадцатилетнего паренька, освобождали в сентябре 1943 года под Прилуками на Черниговщине.