Анатолий Гордиенко - Давно и недавно

Юра, конечно, очень переживал. Столько сил он отдал родной земле! Сердцем, можно сказать, болел за дела совхоза. Он мыслил как настоящий хозяин, как руководитель. И он мог стать им. Не вышло. Сегодня совхоза нет. Огромная потеря и для района, и для Карелии.

Юра начал приспосабливаться к новой жизни. А куда денешься? Нынче он на двух, а то и на трёх работах. На тракторе по-прежнему ездит. Вертится, как сейчас говорят. Домашнее хозяйство завёл. Когда встречаемся, вспоминаем с Лидой весёлую прошлую жизнь. А Юра губы сомкнёт и молчит, опустив глаза.

Тем, кто родился и вырос на юге или даже в центре России, в Мурманске приходилось туго. Докучали не только монотонность ежедневных лекций по военной связи, но пуще того — тёмные дни начала зимы. Всё время хотелось спать. Только наденешь наушники, только пойдут к тебе «та-ти-та-ти-ти», «Тё-тя Ка-тя», «Я-на-гор-ку шла», в голове начинается монотонный лёгкий шум, глаза слипаются, бег карандаша по бумаге замедляется, и ты впадаешь в липкую дрёму.

Время словно замерло. Скорее бы обед, а после обеда — час спасительного сна. Низкий поклон тому, кто ввёл его в армии в те далёкие пятидесятые годы. После сна обычно самоподготовка, зубрёжка, выполнение заданий: «Связь в войсках организовывается по оси и по направлению…»

Под вечер наступает личное время. Стремглав бегу в полковую библиотеку или в клуб на репетицию оркестра. Наш оркестр назывался струнным, в нём четыре гитары, одна из них — я, две балалайки, две мандолины, в центре баян — Роберт Луковцев, рядом с ним скрипка — Юра Лифшиц. Юра — руководитель оркестра. Через пять лет мы с ним встретимся в Петрозаводске, Юра будет играть в симфоническом оркестре, который входил в состав Комитета по телевидению и радиовещанию.

пел солист Серёжа Бакаев, крепенький курсант нашей школы офицеров запаса. Уж точно чужое, серое, ватное небо висело над Мурманском.

Только-только стал налаживаться оркестр, только-только подготовили мы два-три номера, как в клуб пришёл коренастый, невысокий паренёк, солдат полка связи, недавнего, как и я, сентябрьского призыва. Юра попросил его рассказать о себе.

Паренёк оказался скупым на слова, сообщил лишь, что учился в московской консерватории и его конёк — русские народные песни. Юра попросил напеть что-либо. Паренёк пошептался с баянистом Робертом, тот положил пальцы на перламутровые пуговицы. И тут случилось чудо.

Голос-то, голос диковинной силы. Бас! Таких я ещё рядом, живьём никогда не слыхивал. Откуда? Как? Почему с таким поставленным, профессиональным голосом забрали в армию?

Паренька звали Виктором Хорохориным. Судьбе было угодно, чтобы мы подружились и чтобы я принял некое участие в его судьбе.

Наш оркестр быстро подготовил с Виктором три песни, и вскоре мы выступали на новогоднем концерте в Доме офицеров.

Начальник клуба полка связи, при котором была наша школа офицеров запаса, капитан Звонцов, прибежал за сцену и, заикаясь, сообщил, что в первом ряду сидит командующий нашей 6-й армией генерал-полковник Колпакчи. Мы вздохнули поглубже и стали ждать открытия занавеса.

Виктор вышел вперёд, заложил большой палец правой руки в разрез гимнастёрки, чем стал похож на заправского оперного певца, выждал, когда мы ударили по струнам, и запел. Спел он «Вдоль по улице метелица метёт», затем «Славное море, священный Байкал» и завершил своё выступление «По Тверской, Ямской да с колокольчиком». Зал содрогнулся. Нет, содрогнулся Мурманск от аплодисментов!

Окончилось первое отделение, и мы с Витей устремились в буфет усладить себя кружкой пива, которого не видели уже полгода, ибо все эти месяцы нам не давали увольнительную. Пива нам, нижним чинам, не полагалось, но мы вымолили у буфетчицы одну кружку на двоих. Тут нас и застукал Звонцов. Не ругался, а, наоборот, обрадовался, на пиво не обратил никакого внимания.

— Мигом к генералу! Ждёт! Я ищу, ищу, понимаешь…

Мне втемяшилось в грешную мою стриженую голову, что это меня — ведь помимо участия в ансамбле я ещё читал своё стихотворение «Знамя полка». Читал с выражением, громко, вытянув руку, как лицеист Пушкин перед глухим Державиным.

— Да не тебя, не тебя. Хорохорина требует генерал.

Колпакчи сидел в том же самом первом ряду, справа и слева находились соратники — генералы, полковники. Виктор подошёл, кивнул головой — отрапортовал, был ведь без шапки. Колпакчи поднял сидевшего рядом генерала и усадил на его место Виктора.

— Ну, он спрашивал, откуда я родом, кто родители, — рассказывал мне Виктор в казарме. — Спросил, где я учился.

В конце беседы генерал повернулся к адъютанту и сказал: «Вставьте ему золотой зуб за мой счёт».

Тут надо остановиться. Дело в том, что у Вити перед призывом в какой-то ковбойской драке в Москве был выбит передний зуб. Посему-то Витя и не любил улыбаться. На пение дырка не влияла.

Прошла неделя, другая. Виктор пожимал плечами и презрительно сплёвывал сквозь щель несуществующего зуба. Но вдруг, именно вдруг, утром к дверям казармы подкатила чёрная машина, и Витю увезли к дантистам. Слепки, примерки, и вот наконец появляется «парень в шапке, и зуб золотой».

На фотографии, которую мне подарил Хорохорин, улыбка во весь рот. На обороте надпись: «Анатоль, вспомни добрые старые времена и человека с золотой фиксой, которую он заработал так легко. 5.1.55 г.». Кстати, поставили ему две коронки, то есть и на соседний зуб пало золото — надо ведь за что-то зацепиться, надеть на что-то.

Вскоре адъютант повёл Хорохорина к командующему. Именно повёл, потому что штаб армии был напротив нашей казармы.

— Командующий хочет, чтобы я пел у него дома в узком кругу, среди друзей, — сообщил Витя без особой радости, найдя меня в библиотеке.

Снова Виктора увёз на сверкающей машине адъютант Колпакчи. На сей раз — в швейное ателье. Костюм пошили быстро, купили несколько белых сорочек, галстук, чёрные ботинки. Всё это хранилось в ротной каптёрке, старшину Перетятько предупредили, чтобы не болтал лишнего и чтобы второй ключ всегда находился лично у Хорохорина.

С нетерпением мы, именно Витя и я, ждали первое приглашение. Возможно, это случилось двадцать третьего февраля, а может, и восьмого марта. Адъютант приехал к вечеру. Виктор быстро надел костюм, я завязал ему галстук и сказал, что расстелю к ночи его постель.

Перед сном, как водится, сходили строем на вечернюю прогулку, прогорланили любимую строевую песню «Джим, подшкипер с английской шхуны». Дежурный по школе дал команду «Отбой». Я долго не засыпал, ждал. И всё же не дождался. Проснулся оттого, что с меня стягивали одеяло. Виктора покачивало, он откинул полу чёрного пиджака — там из внутреннего кармана высовывалась початая бутылка.