Анатолий Гордиенко - Давно и недавно

Намедни опять чаёвничал у Иконниковых, и опять разговор о войне. Надежда Егоровна была операционной сестрой 69-го медсанбата, по званию старший сержант, а Сергей Алексеевич — старшина, заведовал делопроизводством в медсанбате. Там и познакомились, там и поженились летом 1944 года. Нынче у них уже и внуки, и правнуки.

— Странное дело, — говорит Надежда Егоровна. — Что было вчера — не помнишь, а что случилось на войне — не забывается.

И стала она рассказывать, а я — незаметно записывать.

Хирург Фёдор Баранов

Сентябрь 1941-го. Отступаем мы. Позади Вяртсиля, Сортавала, Суоярви. Отступаем, а не бежим, отступаем с боями. Потери такие, что не описать. В декабре мы пришли на Беломорканал, заняли оборону и уже больше никогда не отступали. За лето и осень в нашей 71-й дивизии погибли более десяти тысяч человек.

Настроение подавленное, силы иссякают, кормёжка скудная. Многие пали духом. Где-то за Спасской Губой приходит к нам в медсанбат боец. Правая рука поднята, как у школьника, чтоб его к доске поскорее вызвали. Нет у бойца указательного пальца, отстрелен. Обрубок пальца распух, кровь идёт. Я гляжу в глаза парню, как бы спрашиваю: как ты дожил до жизни такой, стерва? Позвала хирурга Баранова.

— Это мне напарник отстрелил, — говорит раненый, — он винтовку чистил, и вот она выстрелила… он выстрелил.

— Так вот, случайно, не целясь, точненько в палец попал, в главный палец, которым мы на курок нажимаем?! — скрипит зубами Баранов.

— Да не самострел это, товарищи. Я знаю, что мне будет за самострел.

— Ну и где ж твой напарник? — спрашивает Баранов.

— Он в разведку послан в сторону Вохтозера. И фамилии его не знаю.

Баранов горько усмехнулся, тщательно осмотрел рану, нашёл следы пороховой гари на руке. В общем, дело передали в особый отдел дивизии. А там разговор короткий — расстрел. Самострелы и дезертирство карались страшной карой. Дезертирства в дивизии у нас не было, а вот самострелы случались, чего уж тут.

В общем, вычеркнула я из памяти того труса. Прошёл месяц, и вдруг приходит этот самый боец к нам в медсанбат, винтовка на плече, улыбается и кланяется нам до самой земли, низко-низко так. Оказывается, Баранов в своём заключении написал, что, тщательно проанализировав рану, он не может с полной уверенностью утверждать, что это случай самострела. Необходимо найти того, кто произвёл выстрел, снять с него показания.

И нашёлся тот боец, тот горе-стрелок, он рассказал, как было дело. К тому же ещё один свидетель объявился. Выяснилось, выстрел действительно произошёл случайно, а пуля попала в руку тогда, когда боец тянул ложку ко рту.

С той поры Баранов, грозный, придирчивый, стал для меня светом в окне.

Чудо из чудес

Волховский фронт, январь 1943-го. Подъезжает полуторка, из кабины медленно вылезает военный в полушубке, кличет санитаров. Санитары кладут его на носилки, приносят к нам в палатку. Раненый подаёт мне карточку с красной полосой: это значит срочно принять и срочно оперировать. Ранение в живот.

Сняли с него полушубок, шапку. Раненый оказался крепким, полноватым мужчиной, что на фронте было редкостью. Диагоналевая комсоставовская гимнастёрка, а по званию — старшина. Может, начпрод какой или писарь штаба. Стонет, глаза закатывает, требует операцию. Осмотрел его хирург Баранов — тоненький осколок торчит в коже живота, ну почти снаружи. Баранов хмыкнул, пинцетом дёрнул, бросил осколок в тазик. Старшина просит меня завернуть осколок в ватку, возьмёт на память.

Я бинтую его рану, Баранов собрался уходить, и тут входит боец, двумя руками держится за живот.

— У меня кишки в гимнастёрке, над ремнём, — говорит он.

— Да ты что нас дурачишь! — закричал Баранов.

Подхватили мы бойца, положили на стол, сняли ремень, подняли гимнастёрку, и точно — кишки вылезли, вот они перед нами. Шёл с передовой сам, без помощи шёл, километра два топал, сознание не потерял, не замёрз. Осколок брюшину распорол, и он, бедолага, нёс свой кишечник в гимнастёрке.

— Вот кому машина нужна! — закричал Баранов старшине, который тем временем влезал уже в свой новенький полушубок. — Ты, ты на машине прикатил, а этот с кишками в руках сам пришёл. Он — герой, он — настоящий боец Красной Армии. А ты? Знаешь, кто ты? Вон отсюда!

Настоящий боец Красной Армии выжил. Сделали мы ему операцию. Баранов изо всех сил старался. Хирург он был от Бога.

— Запомни, Надя, — сказал он мне, — этот медицинский случай есть чудо из чудес.

Газовая гангрена

Дело было на Курской дуге. Жара, пыль, бои, смерть. Медсанбат забит. Трупный запах повсюду — в наших палатках, в лесочке, в поле. Запах этот не описать, только тот, кто был в бою, знает. Привезли солдатика — осколочное ранение в правую ногу и как следствие августовского зноя — газовая гангрена. Срочно на операционный стол! Хирург Баранов делает несколько разрезов, я ему помогаю. Надо скорее обеспечить доступ кислорода в раны, тогда гангрена отступит. Интересное дело: когда кладёшь пальцы на больную руку или ногу, чувствуешь, как под кожей рвутся, лопаются пузырьки газа. Ну так вот, разрезали ногу, глянули, а там живая ткань уже цвета варёного мяса. Всё, не спасти ногу. Точка. Сообщаем это солдатику, а тот корчится от боли. Говорим:

— Надо ампутировать.

— Что?

— Ногу отрезать надо. Поздно привезли тебя.

— Ну, коль надо, дак что ж. Режьте.

Ногу отрезала Дина Зиновьевна Френкина — золотые руки, добрейшее сердце. Боль у солдатика сразу отступила, заснул после хлороформа. На следующий день делаю я ему перевязку, всё хорошо, и вдруг вижу — гангрена на другой ноге. Позвала Дину Зиновьевну.

— Глядите, газ и на этой.

Солдатик наш разговор слышит.

— Отрежьте и левую, чего уж тут. Такова моя судьбина, — говорит он нам.

— Э нет, братец, за эту ногу мы поборемся! — крикнула Френкина.

Сделала она разрезы, я забинтовала. Жду не дождусь завтрашнего дня. Прошли сутки, развязала я бинты — нет газа! Побежала за Диной Зиновьевной, та обрадовалась, смеётся, как дитя малое, чуть не пляшем тут в палате. Нет газа, нет пузырьков, температура спала. Гладим по щекам бойца нашего горемычного.

— Спасли мы тебе, братик, ногу.

— Так-то оно так, — говорит наш боец, — только к товарищу доктору у меня всё же вопрос имеется: может, и правую можно было спасти?

Ушли мы из палатки, повесив нос. Ну как ему объяснить, как втолковать, что газовая гангрена — это как пожар, как верховой огонь в сухом лесу?

Так заведено предками

— Помнишь, как пахли яблоки в садах на Украине? — обращается Надежда Егоровна к своему Серёже.

Сергей Алексеевич улыбается.

— Там, под яблонями, ты меня, кажись-то, впервые и поцеловал.

Глаза Серёжи увлажняются, и тихая слезинка ползёт по щеке.