Анна Кузнецова - Максим из Кольцовки

Домой Максим возвращался огорченный, даже не заметил столпившегося возле их ворот народа. Только услышав вопли невесток, кинулся в дом.

Вначале он ничего не понял. На лавке, опустив бородатую голову, сидел староста, а двое незнакомых мужчин выбрасывали из сундука всякую рухлядь, которую мужчина в форменной одежде тут же отбрасывал носком сапога в сторону. В углу ревели сбившиеся в кучу дети, голосили бабы.

— Тут и описывать нечего, — когда из сундука вылетела последняя тряпка, сказал мужчина в форменной одежде и прибавил:

— Придется взять корову!

В избе сразу стало тихо, только резко тикали ходики, будто каждым ударом били по сердцу… Когда корову уводили со двора, опять поднялся неистовый вопль. Только дед стоял молча, опираясь на высокий незнакомый посох.

Через несколько дней дед Михайла ушел на заработки с артелью плотников в Чебоксары. Он рассчитывал скопить там деньги на корову, но из этого ничего не получилось. За работу платили мало, да и то норовили обсчитать. К весне он возвратился домой. Максиму принес сахарного петушка, но, увидев внука, так и не вынул его из мешка. Куда уж тут? Максим стал совсем взрослый, словно его вытянули, а ведь совсем немного времени прошло!

В первую же ночь, как только дед и внук, по обыкновению, улеглись на печке спать, Максим стал просить деда отпустить его в Казань учиться.

— Вам легче будет, все на один рот меньше, — убеждал он, — да и работник я никудышный, а выучусь, может, больше смогу помочь, отпусти, дедушка!

Михайла только безнадежно вздохнул, но на другой день пошел к толковому и грамотному мужику Никифору посоветоваться.

— Не держи силой, — сказал Никифор. — У тебя ведь их много, а земли мало, может быть, он в городе свое счастье найдет!..

Братья тоже советовали:

— Отпусти, ничего! Плохо будет — обратно приедет.

Но дед лучше знал своего любимца. Как бы плохо ему ни было, Максим не признается в этом и не вернется обратно. Тяжело будет Максимке в городе без близких людей, без денег, да и на деревенских там свысока смотрят. Разве он на себе не испытал это?

Скоро Максима постигло новое огорчение: исчез из Кольцовки Спирька. Повесив на двери кузницы замок, уехал на своей бурой лошаденке и Харитон. Максим еще настойчивей стал просить деда отпустить его. Но дед все медлил и дотянул с решением до конца лета.

В сенокос вернулся в Кольцовку Спирька. Встреча друзей произошла на улице. Они молча стояли друг против друга, наконец, Максим не выдержал, отвернулся и заплакал.

— Что ты, то ли еще бывает! — погрубевшим голосом заговорил Спирька и повертел тоненькой, с острым кадыком шеей. Он был настолько худ, что Максим не мог смотреть на него без слез. На нем болтались широкие, сшитые из мешковины штаны и такая же рубаха. Ввалившиеся глаза будто о чем-то спрашивали и ждали ответа…

— Пойдем к нам, — предложил после молчания Максим.

— К тебе идти некогда, пришел я по делу. От Мартыныча. Завтра его в Сибирь угоняют, и я с ним… А тебе он велел передать, чтобы шел в город учиться. У тебя, говорит, талант!

— Кто угоняет? За что? — встрепенулся Максим.

— Не могу я тебе складно, как Мартыныч, все объяснить, — Спирька оглянулся по сторонам и глухо продолжал: — Понимаешь, против царя он, за то, чтобы бедным людям лучше жилось… чтобы не угоняли у них со двора последнюю коровенку за долги…

— Значит, в Сибирь? Уж больно далеко, — всхлипнул Максим.

— Чай, не на том свете, — по-стариковски сжимая губы, невесело усмехнулся Спирька и, задрав голову, сказал: — Прощай, друг, видишь, солнце садится, по холодку бежать хорошо, а до города далеко!

Максим проводил Спирьку до околицы. Постояли немного возле кузницы, на двери которой по-прежнему висел замок.

— Ну, прощай! — повторил еще раз Спирька и пошел по пыльной дороге.

Друг давно уже скрылся, на землю легли вечерние тени, а Максим все еще стоял, и не было у него ни сил, ни желания возвращаться в деревню.

Быстро, очень быстро промелькнули детские радости: крепкая дружба со Спирькой, поездка на ярмарку с Харитоном, редкие, но памятные встречи с Мартынычем. Почему же именно они, самые близкие и дорогие ему люди, вдруг ушли? Почему?..

Некому было ответить на эти вопросы…

Слова Спирьки, что Мартыныча «угоняют в Сибирь», смутили душу мальчика. Максимка, оставшийся в одиночестве, твердо решил выполнить наказ Мартыныча.

Он опять пристал к деду:

— Ну, когда свое решение скажешь?

Дед молча отмахнулся, Насупился и ушел спать на сеновал.

Больше медлить было нельзя.

Завернув в узелок ботинки и праздничную ситцевую рубаху, каравай черного хлеба и уцелевший от церковных заработков гривенник, Максим вышел во двор, постоял возле сеновала, откуда слышался храп деда. От волнения узел несколько раз выпадал из рук, а сердце стучало так громко, что он боялся, как бы оно не разбудило деда.

На небе ярко мерцали звезды, словно манили в неведомую даль.

Вдруг храп прекратился, послышалось:

— Охо-хо-хо!

Максиму захотелось броситься к деду и во всем признаться, попросить благословения, но храп возобновился, и Максим, крепко прижав узел к груди, вышел со двора.

Над головой навис купол безлунного неба. Недалеко от дороги Максим увидел стог сена, присел возле него, потом лег, закинув за голову руки. От острого пряного запаха перехватило дыхание. Он загляделся на яркие звезды, и какое-то необыкновенное спокойствие сошло на него. Максим закрыл глаза и тут же заснул. Проснулся, когда светало. Небо стало прозрачным. Сон подкрепил его, и Максим бодро зашагал по обочине дороги, уже ни о чем не тоскуя и ни о чем не думая.

К обеду следующего дня добрался до Чебоксар. Город стоит на высоком берегу Волги и, словно в зеркало, смотрится в ее воды. Такой большой город он видел впервые. Пристань была людная. Ожидавшие парохода сидели здесь по нескольку дней. Максим залюбовался Волгой: широкая, быстротечная, окаймленная крутыми берегами, она дышала безграничным привольем…

Загудел пароход. Максим встрепенулся, вспомнив, что пришел не рекой любоваться. Ему повезло: через несколько минут на Казань отходил буксирный пароход с пассажирами на барже.

Максим бросился по шаткой, перекинутой с берега на баржу, широкой доске. Пароход, еще раз прогудев, отвалил.

На барже было тесно. Перешагивая через узлы, котомки, канаты, Максим пробрался на корму, к самому борту, откуда были видны и проплывающие зеленые берега, и встречные пароходы. Пристроился возле двух мужиков, сидевших у своих котомок. Один был с седой бородой и очень черными густыми бровями, второй — молодой парень с голубыми глазами, с темными, едва намечающимися усиками. Возле котомок лежала гармонь, новая, с белыми кнопками. Мужики ели длинные перья зеленого лука с хлебом, обильно сдабривая солью.