Петр Яшек - Заключённый с боевиками ИГИЛ

Как только моё тело стало чистым, я переключил внимание на камеру. Я работал целый день, и, наконец, мне удалось удалить с нар пятна крови. В конце концов, я посчитал их достаточно чистыми, чтобы застелить одеялом.

Перевод в одиночную камеру стал для меня частичной свободой. Члены ИГИЛ всегда боялись оказаться в одиночном заключении и знали, что если заключённый проведёт там дольше недели, то потеряет рассудок. По этой причине надзиратели, которые из-за страха исполняли желания заключённых боевиков, никогда не держали их в одиночестве более двух-трёх дней.

Для меня, однако, одиночное заключение было временем, когда ко мне вернулась память. Я вспомнил песни, которые мы пели во времена коммунистических гонений. Я начал вспоминать стихи из Писания, которые выучил наизусть, когда был ещё совсем молодым. Все эти воспоминания вернулись ко мне как раз в нужное время, именно тогда, когда мне это было больше всего необходимо. На третий день Святой Дух напомнил мне последний куплет из гимна «Тебе да будет слава». Обычно на каждую песню уходило не менее недели-двух, но в итоге я смог вспомнить слова многих гимнов.

К счастью, холодные потоки воздуха в «холодильнике» прекратились и больше не повторялись. Чтобы восстановить силы, я проводил дни, ходя по камере, начиная с 6 часов утра и не останавливаясь, по крайней мере, до 9 вечера. Я подсчитал, что преодолевал примерно двадцать пять километров в день. Пока я ходил, я молился.

Такое единение с Богом поражало меня. Как и Ричард Вурм-бранд, я также чувствовал ощущал реальность Его присутствия и близость Его целительной силы. В течение полутора месяцев, с 7 февраля по 29 марта, я делил камеру только с Господом.

Конечно, не каждое утро было ярким и радостным. Нередко мои сердце и разум окутывала невыносимая печаль. Я пытался днём уснуть, однако, когда ложился, тоска становилась ещё тяжелее, поэтому я сразу вскакивал и продолжал молитвенную ходьбу. Были дни, когда мне приходилось провозглашать: «Господь Иисус — мой мир! Господь Иисус — моя радость!» В разгар всепоглощающей грусти я повторял эти слова в течение нескольких минут, обходя камеру, пока эти истины не становились моей реальностью.

Утром в понедельник, 22 февраля 2016 года, в моей одиночной камере появились надзиратели. Они повели меня вниз по лестнице. Там я узнал, что меня неожиданно посетил офицер службы безопасности, ранее проводивший допросы.

— Тебе нужно побриться, — сказал он, нахмурившись глядя на мою длинную бороду.

— Здесь это сделать не так просто, — объяснил я.

Он посмотрел вниз на мои босые ноги и протянул мне туфли из камеры хранения.

— Надень лучшую одежду, — сказал он.

Я отказался, поскольку вся моя одежда была в одном стиле, и кроме того, я знал, что моя одежда была чистой, потому что я регулярно стирал её.

«Какая разница, во что я одет?» Такое внезапное внимание к моей внешности сбило меня с толку. «Неужели в Судан приезжает кто-то из правительства Чехии? Иначе почему ещё им важно, как я выгляжу?» Затем у меня возникла мысль, слишком хорошая, чтобы быть правдой: «А может, меня собираются освободить?»

Мне на руки надели тяжёлые, причиняющие сильную боль, цепи и вывели на улицу к фургону. Шесть до зубов вооружённых конвоиров затолкали меня в фургон и забрались следом за мной. Всё происходило точно так же, как в тот день, когда я встречался с г-ном Сламой в «Национальном клубе». Однако на этот раз последовали неудобные для меня изменения в процедуре. Чтобы я не мог видеть названия улиц, по которым проходил наш маршрут, мне на голову надели толстый чёрный капюшон. Когда я понял, что капюшон мешает мне дышать, я запаниковал.

Когда фургон притормозил и начал останавливаться, с меня, наконец, сняли капюшон, и я, с облегчением, увидел, что мы снова в «Национальном клубе». Пока мы ждали в фургоне, я заметил чёрный «Мерседес», въезжающий на парковку. Машина остановилась, и из неё вышли четверо мужчин — двое суданских телохранителей и двое белых, которые явно не были суданцами, а, возможно, даже были чехами.

— Ты знаешь их? — спросил один из моих конвоиров.

— Нет.

Как только мужчины вошли в «Национальный клуб», меня также ввели в здание и привели в комнату, в которой они сидели. Присутствующие не представились, а только объявили, что они из чешской разведывательной службы. За этим последовал ряд странных вопросов.

— Вы связаны с какой-либо внешней разведкой? — спросили они.

— Нет, нет, — возразил я.

— Связаны ли вы с какой-либо военной разведкой?

— Я отслужил в армии год обязательной срочной службы во времена коммунизма, и ничего больше.

Вскоре наша встреча закончилась, и я получил ужасную новость: правительство Судана отказывается освободить меня. Вместо этого моё дело передано в суданский суд. Меня охватило чувство разочарования. Я покинул «Национальный клуб» в подавленном состоянии и депрессии, постепенно понимая всю суету вокруг моей одежды и обуви.

Офицер Национальной службы разведки и безопасности Судана хотел, чтобы я чётко усвоил: единственным серьёзным партнёром, с которым они будут вести переговоры, является разведывательная служба, а не дипломаты, не консульское учреждение и даже не сам посол.

В середине февраля о моём аресте стало известно международным СМИ. Моё фото появилось на сайте Интерпола, которым я был объявлен пропавшим без вести в Хартуме.

Затем в субботу, 27 февраля 2016 года, когда я ходил по одиночной камере в тюрьме Национальной службы разведки и безопасности, моя жена вошла в здание местной заправочной станции в окрестностях Праги. В то время она не имела никакого контакта со мной. Её взгляд упал на пачку газет, лежащую возле двери — выпуск «Днэс», ежедневной чешской газеты.

Её сердце замерло, когда она прочитала заголовок: «Гражданину Чехии, находящемуся в Судане, грозит смертная казнь». Не в силах сдержать слёзы, накатившиеся на глаза, Ванда купила газету и бросилась к машине, изо всех сил спеша домой, чтобы сообщить эту ужасную новость нашим детям.

Через полторы недели после того, как меня перевели в одиночную камеру, и примерно в то же время, когда моё фото появилось на сайте Интерпола, г-н Слама, сотрудник консульского отдела чешского посольства, смог приехать из Египта, чтобы повторно встретиться со мной. Дрожащим голосом и со слезами на глазах я рассказал ему о пытках, которым подвергался, сначала от рук сокамерников из ИГИЛ, а затем в «холодильнике». «Пожалуйста, только не рассказывайте об этом моей семье, — умолял я, — потому что они будут беспокоиться обо мне ещё больше». Г-н Слама, похоже, понял мои чувства и кивнул в знак согласия. Вернувшись в камеру после этой встречи, я снова услышал тихий шипящий поток воздуха, и ледяной холод снова наполнил помещение. Мгновенно я понял, что возвращение холодного воздуха стало актом мести: сотрудники НСРБ наказали меня за то, что я рассказал г-ну Сламе о пытках.