Петр Яшек - Заключённый с боевиками ИГИЛ

29 марта, через две с половиной недели после того, как я написал письмо жене, в мою камеру одиночного заключения вошёл один из надзирателей тюрьмы НСРБ.

— О, ты всё здесь вымыл! — произнёс он дружелюбным и благодарным тоном. Я действительно убрал камеру и туалет, чтобы можно было ходить по полу босиком.

— Петр, бери все свои вещи и следуй за мной, — сказал он. «Меня освобождают!»

Я быстро сунул грязную тюремную одежду в полиэтиленовый пакет. «Брать ли с собой одеяло?» Несмотря на то, что мне оно больше не нужно, я решил оставить его на память. В конце концов, это был подарок моего доброго сокамерника и первое напоминание мне о Божьей верности здесь, в тюрьме.

Проходя по коридору, я увидел пастора Хасана и своего переводчика Монима, которые наблюдали за мной через окно в двери соседней камеры. Я впервые узнал об их аресте от своих жестоких соседей по первой камере. Они «допрашивали» меня о моей работе и о цели приезда в Судан и сообщили, что «мои коллеги» также арестованы. Позже я узнал, кто эти «коллеги». Однажды через окно своей камеры я увидел, как пастора Хасана вели по коридору на допрос, и сразу же начал молиться за него.

Теперь, увидев через окно в двери лица Хасана и Монима, я подумал о том, увижу ли я их снова, и молча попросил Бога ободрить, укрепить и защитить моих суданских братьев, надеясь, что и они тоже скоро будут освобождены.

Меня отвели вниз по лестнице в кладовую, где мне вернули мой багаж. Я открыл его и, к своему удивлению, обнаружил там все лекарства, присланные моей семьёй. Персонал тюрьмы всё это время прятал их там, даже лекарство от анемии, в котором я так отчаянно нуждался. Я также нашёл в чемодане туалетную бумагу, дезодорант и одеколон, которые при каждом посещении приносил г-н Слама. Я впервые увидел всё это, и содержимое чемодана было желанным зрелищем.

Четыре месяца я провёл без полотенца, шампуня и даже бритвы. Только карболовое мыло и несколько маленьких бутылочек воды сохраняли мою кожу в чистоте. Когда надзиратель вышел, я снял грязные штаны и футболку, положил их в чемодан и надел чистую одежду — одежду, которую я не видел и не ощущал на своём теле почти четыре месяца. Я воспользовался дезодорантом и одеколоном, улыбаясь при мысли о том, что снова увижу Ванду.

— Следуй за мной, — приказал надзиратель, разрешив мне взять с собой чемодан. Я вздохнул с облегчением при мысли о своём скором освобождении. «Наконец-то!» Даже не надев на меня наручники, он вывел меня на улицу к микроавтобусу, который, как я надеялся, отвезёт меня в аэропорт. Был 9 час вечера, и я знал, что самолёт «Турецких авиалиний» вылетает из Хартума около первого часа ночи. Через несколько часов я снова стану свободным человеком. «Наконец я возвращаюсь домой!»

Я выглянул в окно и увидел, как в аэропорту взлетают и приземляются самолёты. Когда наш микроавтобус приблизился к повороту налево, ведущему к терминалу, водитель почему-то не притормозил. В смущении я уставился на него, но его глаза были устремлены вперёд, на дорогу. «Что происходит?!» Я снова посмотрел в сторону аэропорта. Мы продолжали ехать прямо, даже не замедляя движения. Я наблюдал, как аэропорт исчезает с поля моего зрения, оставаясь где-то позади, и вдруг почувствовал себя совершенно удручённым. Удар в живот был бы гораздо менее болезненным, чем это сокрушительное разочарование. Моя надежда на скорое воссоединение с семьёй испарялась с каждой секундой, пока не исчезла полностью.

Несколько минут спустя мы прибыли в здание с надписью «Нияба-Мендола», местный полицейский участок Хартума. Здание находилось в ужасающем состоянии — настолько ужасном, что по сравнению с ним тюрьма Национальной службы разведки и безопасности выглядела как дворец. Меня привели в шумный офис с постоянным потоком полицейских и сотрудников НСРБ. В тесном кабинете я увидел сумку для ноутбука, лежащую на столе. Во мне снова вспыхнула искра надежды. «Возможно, меня привезли в это здание, чтобы вернуть вещи!» Один из сотрудников подошёл к столу и открыл мою сумку для ноутбука.

— Это ваш компьютер? — спросил он, выкладывая его на стол.

— Да! — нетерпеливо воскликнул я.

Человек черкнул что-то на листе бумаги, а затем взял мою камеру и другие электронные устройства. Один за другим он задавал мне один и тот же вопрос о каждой единице оборудования, а затем проверял их в списке. «Это, должно быть, является частью процесса возврата принадлежащего мне имущества».

Однако следующий его шаг снова сокрушил мой дух. Вместо того чтобы положить оборудование обратно в сумку, он передал его полицейским, присутствовавшим в кабинете.

— Теперь у вас будет возможность сравнить, какая тюрьма самая лучшая, — сказал он, ухмыляясь.

В этот момент я понял, что меня не собираются везти в аэропорт. Я был помещён в изолятор, а через несколько минут пришёл человек и объявил:

— Теперь вас переводят к нам, и мы тщательно подготовим ваше дело, прежде чем оно будет передано в суд.

После этого последовала встреча с генералом службы безопасности. Я узнал его клетчатый пиджак и вспомнил, как он допрашивал меня в аэропорту Хартума. Когда он увидел меня в чистой одежде, то рассмеялся, и, увидев моё растерянное выражение лица, стал смеяться ещё громче. Я беспомощно наблюдал, как он наслаждается моментом, не в силах ничего сделать, кроме как ждать. Следовало признать, что попытка заставить меня думать, что меня освободят, оказалась весьма успешной.

Я неохотно снял чистую одежду, не уверенный, когда увижу её снова, и переоделся в грязную тюремную робу, которую упаковал в чемодан. Я вытащил одеяло, несколько дополнительных предметов одежды, шампунь, туалетную бумагу и кошелёк, в котором, как я с удивлением обнаружил, всё ещё хранились мои суданские фунты. Полицейские разрешили мне взять и лекарства — железосодержащие добавки и некоторые антибиотики — и сдать их на хранение в приёмной полиции.

Я последовал за сопровождающими в примитивную камеру. Помещение было размером четыре с половиной метра в ширину и пять с половиной в длину. На полу, покрытом грязным красным ковром, сидели пятнадцать мужчин. Трое курили, и в затхлом помещении клубился дым. Для прохода совсем не было места, поэтому я положил одеяло на пол и сел, скрестив ноги. Однако я знал, что в этом положении в крови мог легко образоваться тромб, и, если это произойдёт, я скорее всего умру.

Заключённые прибывали всю ночь, пока нас не стало больше двадцати человек, толпившихся на площади менее тридцати квадратных метров. Вентилятор нагнетал горячий воздух из-за единственного в камере окна. Дверь в помещение была заперта. Я чувствовал прижатые ко мне спины сокамерников. Мне было страшно находиться в таком ограниченном закрытом пространстве, и я ощущал себя грязным.