Петр Яшек - Заключённый с боевиками ИГИЛ

Два до зубов вооружённых конвоира затолкали меня на заднее сиденье маленькой белой Kia. Один из них сел на пассажирское сиденье рядом с водителем, другой — рядом со мной, с автоматом наготове.

Через двадцать минут езды машина остановилась рядом с относительно небольшим невзрачным четырёхэтажным зданием — тюрьмой Национальной разведывательной службы Судана для политических заключённых. Меня препроводили внутрь и передали моё дело начальнику тюрьмы. Так начался медленный процесс поступления в тюрьму.

— Когда вы учились в начальной школе? — спросил чиновник.

Это был странный вопрос, но он меня не удивил. Я знал, что суданский офицер безопасности, скорее всего, попытается собрать как можно больше информации обо мне, моей семье и круге моего общения. Я был знаком с таким видом допроса — он напоминал вопросы, которые обычно задавали арестованным во времена коммунизма в Чехословакии. Я глубоко вздохнул, чтобы успокоить нервы.

Я не собирался выдавать чиновнику какую-либо информацию, которую он мог бы использовать против меня, поэтому молчал. Поняв, что я отказываюсь отвечать, он молча смотрел на меня. В этот момент я не спал уже в течение сорока восьми часов и просто изнемогал. Я догадывался, что чиновник намеревается дожидаться ответа, поэтому назвал несколько случайных дат, которые он записал.

— Как зовут вашу мать? — продолжил он.

— Мама умерла восемнадцать лет назад, — ответил я, однако он всё равно настоял на том, чтобы я назвал её девичью фамилию. Я решил, что вероятность того, что эта информация будет компрометирующей, невелика, поэтому ответил.

Чиновник посмотрел в документы, разложенные перед ним на столе, в поисках следующего вопроса.

— Кто является родителями троих ваших родственников?

Эти вопросы продолжались в течение некоторого времени, и я равнодушно давал на них часто неточные ответы, чтобы ускорить процесс. Мои часы были конфискованы, и я не был уверен в точном времени. Был, вероятно, первый час ночи.

Чиновник закончил допрос и передал меня тюремному фотографу Когда он делал огромные снимки спереди и сбоку, у меня снова возникло ощущение, что моё пребывание здесь затянется намного дольше, чем на одну ночь.

Прежде чем я сдал свой чемодан, тюремщик позволил мне взять из него несколько предметов одежды: одну пару брюк, две рубашки, несколько пар нижнего белья и пару носков. Я взял также мыло, зубную щётку и пасту. Ремень же и лёгкую летнюю куртку мне запретили взять. Обычно, путешествуя в Африку, я брал с собой запасное полотенце, но, поскольку в этот раз я забронировал номер в отеле «Парадис», я не видел необходимости брать его в эту поездку — это было решение, о котором теперь очень сожалел.

Меня и ещё одного вновь прибывшего заключённого привели к лифту, который доставил нас на третий этаж. Тихий коридор был почти не освещён; подняв глаза, я заметил, что большинство лампочек не горело. Проходя по коридору, я видел прямоугольники света, падающего из маленьких окошек в дверях некоторых камер. Темнота в коридоре и яркое освещение камер позволяли сотрудникам видеть, что происходит в каждой камере, а заключённые таким образом не могли видеть охранников в коридоре.

У одной камеры сопровождающие меня остановились. Один из них открыл дверь и провёл заключённого, стоящего рядом со мной, в переполненную комнату. Я начал следовать за ним, однако получил указание подождать.

Чуть дальше по коридору мы остановились у другой камеры. Надзиратель отпер дверь и жестом приказал мне войти внутрь. Камеру наполнял резкий свет флуоресцентной лампы, который освещал лежащих на полу пятерых мужчин. Шестой растянулся на единственных металлических нарах. Когда я вошёл, заключённые зашевелились. Эти камеры были рассчитаны на одного заключённого; те, кто их планировали, и не догадывались, что столь маленькое пространство придётся делить семи заключённым.

Когда я наблюдал за тем, как сопровождавшие меня разворачиваются, чтобы уйти, мой взгляд упал на грязную бежевую краску, покрывавшую тяжёлую металлическую дверь. Я тут же услышал щелчок автоматически закрывающегося замка. Я сразу же узнал этот звук. Я узнал эту камеру. Я был здесь раньше.

Только на этот раз это был не сон…

Я осмотрел своё новое окружение и подумал о том, как мы все семеро собираемся жить в этой камере шириной не более двух с половиной метров и длиной примерно четыре метра. Стены моего нового пристанища были грязными, кругом ползали и летали насекомые — муравьи, мухи и комары. Я заметил низкую, незакрывающуюся деревянную дверь, отделяющую зону туалета и душа, и почувствовал запах плесени, растущей рядом с этой примитивной ванной комнатой. Душ не работал, а металлический унитаз западного типа был покрыт ржавчиной. Из стены выходил шланг, по которому подавалась вода, и вскоре я узнал, что она бывает только раз или два в день, а иногда её не было целую неделю. Я научился собирать бутылки и наполнять их каждый раз, когда появлялась вода.

Ржавая металлическая рама единственных в комнате нар глубоко въелась в пространство, как и стол со стулом. Комнату наполнял невыносимый смрад, исходивший от тел. Осознав реальность новой ситуации, я почувствовал, как будто мой желудок вывернуло наизнанку. «Как долго мне придётся это терпеть?»

У лежащих на полу мужчин были матрасы и одеяла. Они сдвинулись поближе друг к другу, чтобы освободить для меня немного места у входа в туалет. Мне не выдали матраца, и грязный плиточный пол холодил мне спину через тонкую футболку. Я попытался заменить одеяло своими запасными рубашками. Одной я накрыл верхнюю часть тела, а другую обернул вокруг ног. Однако они мало чем помогли мне в борьбе с декабрьскими сквозняками. Я задался вопросом, как скоро я заболею. Комнату освещал яркий свет. Я думал о своих жене и детях. «Как они, должно быть, обеспокоены». Тревога, которую я испытывал, давила меня, как камень.

Так, свернувшись калачиком на холодном полу в переполненной грязной камере, я попытался поспать хотя бы несколько часов.

Примерно в 04:30 меня разбудил азан, громкое пение утреннего призыва к молитве. Он зазвучал в тюрьме с первыми лучами рассвета и распространялся из камеры в камеру, пробуждая каждого мусульманина для молитвы. Я был в состоянии повышенного внимания.

Мужчины вокруг меня поднялись и начали совершать утренние омовения. У них всех были длинные бороды, и только короткая щетина на месте усов. Таких людей я видел и раньше среди экстремистов в других мусульманских странах. Я заметил, что большинство из них были одеты в длинные, балахонистые халабии, обычную для арабских мужчин одежду. Я отошёл, чтобы они могли добраться до высокого ибрига с водой, стоявшего в ванной. Пластиковый сосуд с длинным носом не выглядел чистым, но я знал, что без этого ритуального омовения мои сокамерники-мусульмане не смогут совершить свои утренние молитвы.