Николай Козлов - Хранить вечно

Арест и открытый процесс Савинкова нанес жестокий удар Рейли. Все подробности заговора раскрылись на процессе. Савинков описал переговоры с Черчиллем, назвал всех государственных деятелей европейских стран и Соединенных Штатов, которые оказывали ему поддержку.

10 сентября 1924 года Рейли опубликовал в «Морнинг пост» сенсационное сообщение о том, что будто никакого процесса в Москве не было, а Савинков убит при переходе границы.

Заявление Рейли кончалось обращением к редактору «Морнинг пост»:

Сэр, я обращаюсь к Вам, как к руководителю органа, который всегда был поборником антибольшевизма и антикоммунизма, и прошу Вас помочь мне обелить имя и честь Бориса Савинкова.

Но неоспоримую подлинность процесса подтвердила британская агентурная разведка, и вскоре Рейли адресовал в «Морнинг пост» другое письмо о «предательстве Савинкова», которое раскрыли «стенографические отчеты печати о процессе Савинкова, подтвержденные свидетельством достойных доверия и беспристрастных очевидцев».

В разгар скандала Рейли умчался в Соединенные Штаты, а Черчилль удалился в родовое поместье в Кенте. Британское министерство иностранных дел хранило осторожное молчание.

А Рейли между тем закладывал в Соединенных Штатах фундамент централизованного шпионажа, достигнув к весне 1925 года значительных успехов. Он регулярно поддерживал связь с агентами в Москве, Берлине, Риме, Хельсинки, Таллине. Он по-прежнему считал, что контрреволюция должна начаться в самой России.

Чтобы быть поближе к центру нового заговора, он 6 августа 1925 года выехал с женой из Нью-Йорка в Париж и поспешил вступить в контакт с контрреволюционным подпольем в СССР, надеясь в недалеком будущем перейти советские рубежи. ГПУ помогло ему перейти советско-финскую границу.

Последней вестью от него, полученной Пепитой, было наспех написанное письмо из Выборга, датированное 25 сентября 1925 года:

Мне непременно нужно съездить на три дня в Петроград и Москву. Я выезжаю сегодня вечером и вернусь во вторник утром.

Я хочу, чтобы ты знала, что я не предпринял бы этого путешествия без крайней необходимости и без уверенности в полном отсутствии риска, сопряженного с ним. Пишу это письмо лишь на тот маловероятный случай, если бы меня постигла неудача. Даже если это случится, прошу тебя не предпринимать никаких шагов: они ни к чему не привели бы, а только всполошили бы большевиков и способствовали выяснению моей личности.

Меня могут арестовать в России лишь случайно, по самому ничтожному, пустяковому поводу, а мои новые друзья достаточно влиятельны, чтобы добиться моего освобождения.

«Король шпионов» угодил в такую же ловушку советских чекистов, в какую попался Савинков.

Приговор Верховного Революционного Трибунала, вынесенный Рейли 3 декабря 1918 года, привели в исполнение в 1925 году.

Эдуард Берзин, вернувшись с фронта, работал в ВЧК—ОГПУ. Он все еще мечтал об Академии художеств. Но дни по-прежнему оставались тревожными, и он не мог себе позволить такой «роскоши».

Летом 1927 года он отправился вместе с экспедицией на Северный Урал. В двух километрах от заброшенного в дикую глушь селеньица Морчаны на берегу Вишеры, против Полюдова Камня, поставили первые палатки, и Берзин вместе с участниками экспедиции бродил по тайге.

Здесь измеряли, искали, брали пробы, собирали образцы, вычисляли, и к зиме было установлено, что Вишера таит в себе все необходимое для постройки химических заводов и целлюлозно-бумажного комбината.

В том же году Берзин внес в ВСНХ предложение о промышленном освоении Вишерского края, а через два года было подписано постановление о сооружении заводов и комбината.

Главным директором строительства назначили Эдуарда Берзина.

Так было положено начало подвигу на Вишере, а чекист Берзин стал строителем.

Поезд уходил на Дальний Восток, а Эльзе казалось, что он уходит в вечность. Уже не первый раз она расставалась с Эдуардом. Каждая разлука ложилась камнем на сердце, но никогда еще не была такой тяжелой. Эльза не могла отогнать мысль о том, что эти проводы могут стать последними.

Робкий снег порошил над Северным вокзалом и устало опускался на бетонную платформу, на крыши вагонов, таял на лицах. Среди припудренных снегом меховых воротников и шапок необычно выглядели букеты цветов. На перроне было людно и шумно.

Можно было смириться с тем, что уезжали молодые люди. Уезжали далеко, надолго, плохо представляя себе, что ожидает их на Севере и на Востоке.

Ветра дальних странствий шумели над страной с тех пор, как в жизнь вошло слово пятилетка, и Москва уже не первый год провожала гонимых этими ветрами. Брало разгон время беспокойных и непоседливых людей, кочевого племени первоискателей и первостроителей.

Ко всему этому пора было привыкнуть, если бы уезжали только молодые. И Эльза, может, не терзалась бы так отчаянно, если бы вместе со всеми, кто толпился у вагонов, провожала Мирдзу или Петю.

Но Мирдзе этой осенью пошел только двенадцатый год, Петя впервые переступил порог школы, и еще не пришло время думать о разлуке с ними.

Отъезд Эдуарда — то, с чем невозможно примириться. В душе она гордилась, что именно ему правительство доверило возглавить промышленное освоение далекой и глухой окраины. Но он уже немолод, насквозь простужен, измучен болезнью.

Зачем он едет на Колыму, где ужасный климат, цинга? Туда даже молодые и здоровые люди отправляются как на подвиг!

Нет, она никогда не простит себе, что не настояла на своем, не добилась отмены этого назначения. Не догадалась рассказать Рудзутаку, написать Ворошилову, Молотову, даже самому Сталину, что ее муж и отец двух детей не может, не должен, не имеет права забывать, что ему после всего пережитого надо полечиться и отдохнуть.

Лишь она одна знала, как тяжело Эдуарду сохранять бодрое настроение. Вот и сейчас он смеется, шутит, а, может, уже сегодня ночью, ворочаясь с боку на бок в купе, не сомкнет глаз от ноющей боли…

По внешнему виду Берзина, по тому, как он держался, какое веселое обаяние излучал, никто из уезжающих вместе с ним даже и не предполагал, что Эдуарда Петровича может сломить недуг, что физическая боль способна приглушить духовную энергию.

Неумолимые годы делали свое дело, но, как и много лет назад, в его глазах сохранялся все тот же молодой блеск, и все так же заражал окружающих его смех. И, даже несколько погрузнев, его фигура не потеряла стройности и он не ссутулился, как это часто бывает у высоких людей.