Николай Козлов - Хранить вечно

— Но мы с тобой не прощаемся, старина, а говорим: до свидания! — Растроганный Берзин жал Максову руку. — Долечивайся в Москве и — снова засучивай рукава. Учти, будут и скоростные работы. Ты их любишь!

— Обязательно приеду, Эдуард Петрович. Не могу я остаться. Такое дело…

Максов впервые встретился с Берзиным три года назад, когда за плечами Федора Захаровича было уже десятка три лет на стройках в енисейской, амурской, мурманской, архангельской глухомани. Проведал Берзин о таежном строителе, сразу разыскал, пригласил в московскую контору вишерской стройки и соблазнил предложением «ломать» очередную тайгу. Тогда-то и прозвали Федора Захаровича «стариной».

— Договорились, — согласился Максов. — Еду. Только прошу не называть стариной. Мне и пятидесяти еще нет, а прожить думаю столько же. Такая жизнь кругом, такое дело!

А Берзин все свое: «старина» да «старина». Так и пристало… И пошло ходить за Максовым на Вишере. И Федор Захарович уже не открещивался от прозвища.

Когда у Максова спрашивали, почему он выбирает самые глухие края, он говорил:

— Приезжаешь на пустое место, а когда приходится уезжать, видишь: что-то оставил на земле после себя.

— Итак, — заметил Берзин, — «адмирал» Лапин может быть спокоен. Судостроитель приедет, и корабли будут. Будет и большое плавание на Колыме!

— Рад стараться, ваше колымское первостепенство, — рявкнул Лапин, козырнув с флотской лихостью. — Дозвольте поздравить с удачной вербовкой в дальстроевскую гвардию еще одного члена вашей вишерской свиты.

Пассажирам пора было занимать места. И Ольга взмолилась:

— Побойтесь бога! Дайте людям проститься с женами и детьми…

Эльза торопливо напутствовала мужа. Но самое главное, что хотела сказать, вылетело из головы, и сказала лишь то, что обычно говорят провожающие: береги себя, теплее одевайся, чаще пиши.

Она смотрела и не могла насмотреться на Эдуарда, будто не надеялась на новую встречу.

Мирдза и Петя с грустью поглядывали на отца. Им оставалось только ждать. Ждать и надеяться, что он вернется и выполнит обещание — возьмет их в сказочную страну — на Колыму. Отныне все их мечты были о самом далеком и увлекательном путешествии в край неоткрытых золотых кладов и пустынных морей во льдах и туманах.

Мечту о неведомой Колыме делила с младшими Берзиными их вишерская подружка, Петина ровесница и одноклассница Лиля Калнынь, такая же фантазерка.

Петя звал ее Лиллой и всем важно сообщал, что она его невеста. Вытянувшаяся и похудевшая за лето, угловатая и голенастая «невеста» стояла сейчас с родителями у другого конца вагона. Под глазом у нее был синяк: накануне она опять подралась с мальчишками.

Светлая подстриженная челка на лбу и рыжий лисий воротник придавали ей вид вполне самостоятельной и взрослой особы, которая не даст себя в обиду. Но для отца она оставалась застенчивой девчушкой, и он по-прежнему называл ее Кузнечиком.

Калнынь такой же высокий, как Берзин, с такой же бородкой, чуть напоминал Чехова: пенсне на цепочке и такие же задумчивые глаза. Это он на Вишере подстрелил для Лили рыжую лису. Он обещал, что следующим летом обязательно возьмет ее с мамой на Колыму, и там у них будет такая же лодка, как та, что осталась привязанной у пристани на Вишере с именем «Лилия» на борту.

Карл Григорьевич все это время простоял у другого конца вагона, не подходя к шумной компании Берзина. Он дорожил каждой минутой, оставшейся до отъезда. Он не представлял себе, как жить без милых сердцу Марии и Кузнечика. Самое страшное для него было не видеть дорогих лиц, не слышать родных голосов.

Только чувство долга заставило Калныня подавить тягу к домашнему уюту и привычку к устоявшейся жизни. Он знал, что в скитаниях придется поступиться многим и прежде всего — близостью родных, но согласился сначала на Вишеру, а теперь на эту фантастическую поездку с Берзиным.

Видно, их дорогам суждено идти рядом с тех пор, как переплелись они в годы гражданской войны и вновь сошлись в двадцать пятом, когда Калнынь служил в контрразведке Закавказского военного округа.

Карл Григорьевич не мог не уступить настоятельным приглашениям Эдуарда Петровича, не мог отказаться от поста начальника особого сектора Дальстроя.

Для него, испытавшего в далекой юности, после девятьсот пятого, жандармскую плетку и тюрьму со всеми ее мерзостями, превыше всего была свобода личности и служение партии и народу. Воля и слово партии были законом, и ради них он поступался личными интересами и привычками.

— Ты будешь часто писать мне, Мария? Я буду писать каждый день. И все время буду думать о тебе и о Кузнечике. Береги ее!

Уже дали третий звонок, а Калнынь все стоял возле них и никак не мог распрощаться. Он вскочил в вагон последним, на ходу и, стоя на подножке, махал платком. Гремели трубы военного оркестра. Под звуки марша курьерский набирал скорость. Наискось летел густой снег, прикрывая крыши вагонов, залепляя окна. Через них уже никого нельзя было разглядеть.

Эльза шла по перрону и смотрела на колеса, ускорявшие бег. Она не слышала, о чем говорят рядом Алмазовы, Максов, Мария Калнынь и другие провожавшие.

Мирдза, Петя и Лиля тоже молчали…

Вернувшись с Северного вокзала, Ольга вновь вспомнила тот день, когда вслед за мужем отправилась в первое путешествие по Каме и Вишере.

Места, открывшиеся с палубы парохода «Жан Жорес», были до боли похожи на родную Южную Осетию. Но Ольгой овладело какое-то необъяснимое чувство, будто она передвигалась во времени обратно и наконец очутилась в глубине веков: такая буйная глушь, такая былинная дремучесть…

Тишина сгустилась над прозрачной рекой, обомшелыми кряжистыми утесами и зелеными горбатыми скалами, вековыми темными елями, молчаливыми соснами и печальными березами…

Чудилось: вот-вот из-за поворота реки появятся корабли с резными носами и перекатится тысячеустым эхом в грозных скалах, в таинственных борах и рощах зычный оклик: «Гой вы еси, удалы добры молодцы!»

Вполне современный и удивительно уютный двухпалубный пароход с голубыми и белыми бортами, басовитой сиреной возвратил тогда Ольгу к действительности, но гулкие отклики на гудок из тысячелетней каменной глубины снова позвали в прошлое.

Очарованная, не отрываясь, смотрела она то на берега, то на реку, в которую опрокинулись берега и синее небо. Она часами сидела в одиночестве на палубе, досадуя на трехлетнего Вовку. Ему быстро наскучила эта неистовая красота, и он ныл, размазывая по щекам брызги из-под пароходного колеса:

— Мама, когда река перестанет?

Все, что потом происходило на Вишере, навсегда запечатлелось в памяти Ольги.

Спустя два месяца на Вишеру приехала жена Берзина. Ольга уже чувствовала себя там как дома и не хотела никакой другой жизни, кроме той, какую успела наладить в бараке, пахнувшем свежей сосной и дымом.