Николай Козлов - Хранить вечно

— Пошла! Пошла-а-а!

Ольга вспомнила слова Эдуарда Петровича: «Завен — это сокол».

Постоял Алмазов у окна и стал торопливо одеваться. Удержать мужа Ольга не смогла и пошла за ним на фабрику.

Огромный светлый зал бумажной машины казался храмом техники, и Алмазов, войдя, снял кепку. Машина поблескивала стальными бортами, чугунными валами и поражала восьмидесятиметровой длиной и недосягаемой высотой. Она чем-то напоминала океанский корабль перед большим плаваньем, и люди рядом с ней выглядели лилипутами.

Даже богатырская фигура Берзина казалась обыкновенной в холодном и светлом машинном царстве. Так же, как и Алмазов, Эдуард стоял перед ожившей махиной с непокрытой головой и все смотрел, смотрел на чудо.

Здесь, в уральском захолустье, была пущена в ход машина, подобной которой еще не знала Европа. Блистая глазированной белизной, стремительно вырывалась и сматывалась в рулон бумажная лента пятиметровой ширины. Каждую минуту четверть километра ленты сбегало с волшебного конвейера. Начинался он в хвойных лесах и на сплавных реках еще совсем недавно девственного края. Отсюда скоро пойдет такая бумага, которая не уступит лучшей, выпускаемой за рубежом.

В клубе пахло свежей краской. Было уютно и празднично. Все места в зале были заняты, но те, кому не хватило мест, не слишком огорчились.

Инженеры и рабочие, делегаты от ударных бригад, сидели и стояли всюду, где можно было сесть или стать.

Берзин разыскал глазами неугомонного строителя Максова, пристроившегося у сцены, подошел и пожал ему руку.

— Ну, старина, тебе особое спасибо! Не подвел, справился. Где бы мы встречали праздник, если б не ты со своими орлами?

Федор Захарович, худой и жилистый, с кирпично-красными от загара широкими монгольскими скулами и кустистыми выгоревшими бровями смутился.

— Ничего бы не сделали, Эдуард Петрович, ни я, ни мои орлы, если бы не ваша энергия.

— Не скромничай, старина!

Берзин имел в виду энергию и расторопность, которую проявил Максов, чтобы построить клуб в самые сжатые сроки.

5 сентября, когда Берзин собрал освободившихся от других дел строителей, чтобы выяснить, успеют ли поставить клуб за два месяца, привыкшие к вишерским темпам инженеры и те засомневались.

Не было даже проекта. А архитектор Козырев замахивался чуть ли не на дворец: зал на триста шестьдесят мест, фойе, вестибюль, одиннадцать комнат, кинобудка, центральное отопление… С таким планом многие не согласились, предлагали сократить объем, ограничиться времянкой.

Но Эдуард Петрович поддержал козыревский вариант:

— Зачем же прибедняться? Кому нужна времянка? Даже партийные и комсомольские собрания у нас проводились в тесноте, в бараках. А профсоюзным вожакам и вовсе негде было развернуться.

— Клуб нужно строить хороший, и будет позор строителям, если они не успеют к торжественным дням…

— Позор? — сказал Максов. — Этого мы не можем стерпеть. Беру техническое руководство на себя. Такое дело…

Он заверил, что все будет сделано в срок, если Берзин со своей стороны выполнит его условия. Они походили на ультиматум:

1. Шефом стройки должен быть сам Берзин или его помощник Алмазов.

2. Все основные материалы доставить на стройплощадку в трехдневный срок.

3. Проектному отделу в два дня сделать чертежи фундаментов и в пять дней — основные рабочие чертежи.

Берзин принял вызов и не дал покоя ни Алмазову, ни снабженцам, ни проектировщикам. Каждый день его видели на стройке. Клуб был сооружен за сорок один день.

Эдуард Петрович знал, кому доверить любую скоростную стройку. Что бы ни поручалось Максову — судоверфь или причалы, речные баржи или лесозаводы, железобетонные производственные корпуса или рубленые жилые дома, — все делалось в срок и досрочно.

Не раз, когда требовалось сделать почти невозможное, Берзин обращался к Максову:

— Ну, старина, вытянешь? Как думаешь?

Максов отвечал деловито и просто, как солдат:

— Если надо — вытянем… Такое дело…

Берзин и тот как-то засомневался: уж слишком мало оставалось времени для сооружения лесной биржи:

— А если не справишься, тогда что?

Максов обиделся:

— Я же коммунист, товарищ Берзин. Коммунист…

Он был уверен не только в себе, но и в своих подопечных, к которым, как сам говорил, имел подход. А если к людям подойти, они свернут горы. Его за это и избрали членом фабкома.

И вот теперь Максов и «орлы» с гордостью любовались делом рук своих и посматривали на всех, кто был в клубе, как хозяева, хорошо принявшие гостей.

После доклада на трибуну уверенно поднялся и произнес речь Лазарь Коган, председатель Правительственной комиссии. Начав с международной обстановки, он столько, сколько нужно, — ни меньше, ни больше, — сказал о внутреннем положении, о происках врагов и бдительности, прокомментировал основные достижения на фронтах социалистического строительства и перешел к победе на Вишере, как он назвал то, что свершилось у всех на глазах.

Опытный оратор, он умел вставить, где нужно, острое словцо и подчеркивать мысль эффектным жестом.

По сравнению с Коганом незаметным показался на трибуне писатель Борис Левин. Растерянный, смущенный, он сначала долго стоял, собираясь с мыслями.

Неловкость, вызванную неудачей Бориса Левина, сгладил Роберт Апин.

Берзин сразу, как только Апин приехал, представил его Алмазовым, как старого большевика, своего первого наставника, верного товарища по армейской службе и суровым дорогам гражданской войны, боевого комиссара и литератора.

Свою речь Роберт Августович посвятил самому главному, самому важному — преданности делу, за которое отдавали жизнь многие поколения борцов, верности идеям и принципам ленинской партии, мечтам и чаяниям многоязычного народа, который пережил жестокие испытания и преодолеет все, что встретится на его пути.

Апин говорил о Ленине, о рыцарях революции и гражданской войны, довольствовавшихся осьмушкой черствого остистого хлеба, селедочной похлебкой и мечтавших о преобразовании планеты.

И вот здесь от Апина вишерцы впервые услышали, что в тяжелое время прошел испытания на верность и руководитель стройки Эдуард Берзин.

— Это он в критический момент открыл артиллерийский огонь по мятежному левоэсеровскому гнезду в Москве, — сказал Апин. — И на него же сделали миллионную ставку многоопытные Локкарт и Рейли. Не вышло! Авантюра провалилась. Вот он сидит рядом с нами, неподкупный солдат революции.

Берзин нетерпеливыми жестами пытался остановить Апина. Но бывший комиссар продолжал:

— Солдат революции не должен оставаться для нас неизвестным солдатом!

Эдуард Петрович смотрел на Апина укоризненно и сердито. У него набухли и покраснели веки. Такое с ним бывало, когда он расстраивался.