Николай Козлов - Хранить вечно

Думы, думы… Видения прошлого и предстоящего проносились перед Берзиным, как кадры нескончаемой киноленты. Поезд все дальше уносил его от мечты о любимом искусстве, о так и не созданных полотнах, об Академии архитектуры и прекрасных светлых городах, которые он мечтал строить по своим эскизам и планам.

Строить так, чтобы каждый город точно вписывался в природу… Найти бы такие краски и тона, чтобы они цвели и пели на полотнах.

Но пока об этом надо забыть. Он солдат партии и должен делать то, что нужно в первую очередь. Сначала — свободная жизнь, которую надо отвоевать. Затем заводы и дома, без которых нельзя жить и которые надо было строить. Потом бумага, которую покупали на золото, и, наконец, золото, которое так нужно стране…

Золото… Сколько легенд и песен создано о тебе и сколько крови и трагедий впитал твой призрачный, красновато-желтый блеск! В тебе и застывшие брызги солнца, и распаленные низменные страсти.

Где теперь авантюрист и ловец счастья Рейли, который хвалился, что купил полковника Берзина, за золото купит полмира и полмира продаст? Так и не нашел золотого счастья: его настигла советская пуля.

Где его московский шеф Локкарт, державший в руках концы запутанного клубка заговорщиков, в котором сплелись нити английской, французской, американской и других разведок?

Получил пощечину, звон которой раздался по всему миру, и удалился на покой. С тех пор о нем ничего не слышно, хотя сорок пять — не такой уж преклонный возраст, а энергии у него хоть отбавляй.

Наверное, уединился после неприятных потрясений в загородной вилле и сочиняет мемуары — бесплодные раздумья о том, что не сбылось. И не вспоминает больше о своих угрозах.

В восемнадцатом стокгольмские и берлинские газеты писали, что Локкарт найдет способы и средства свести счеты с Петерсом, Берзиным и всеми латышами за то, что они так подвели союзных дипломатов.

Кто-кто, а Берзин хорошо знал, что Локкарт и его сообщники не отличались щепетильностью в выборе средств. И изворотливости у них всегда хватало: одна авантюра проваливалась — затевали другую. Гнали с парадного входа — проникали через черный. Выгоняли изо всех дверей — лезли в окна и щели.

Где теперь Борис Савинков — самый зловещий авантюрист в истории России, широкая натура и азартный игрок, хладнокровный убийца и ловкий конспиратор, организатор покушений и вдохновитель заговоров, мастер загребать жар чужими руками?

Посланные им под флагом «Союза защиты родины и свободы» совершали черное дело и не возвращались, а Савинков недрогнувшей рукой вычеркивал их за ненадобностью из списков тайных «четверок», удостоверившись, что очередной исполнитель злой воли уже схвачен и расстрелян. Но пришло время, и попался, очутился в западне, оплошавший матерый волк.

Тогда он оценил смысл того, что сказал Ленин о ВЧК на съезде Советов 23 декабря 1921 года:

Мы знаем, что вам этого учреждения не полюбить. Еще бы! Оно умело ваши интриги и ваши происки отражать как никто, в обстановке, когда вы нас удушали, когда вы нас окружали нашествиями, когда строили внутренние заговоры и не останавливались ни перед каким преступлением, чтобы сорвать нашу мирную работу. У нас нет другого ответа, кроме ответа учреждения, которое бы знало каждый шаг заговорщика и умело бы быть не уговаривающим, а карающим немедленно.

Посеявший ветер пожнет бурю! На белый террор мы ответили красным. Надежно укрылся от ГПУ лишь старый приятель Рейли Джордж Хилл. Его защищали не только дипломатический иммунитет и стены английского консульства на берегах Даугавы, но и продажный правящий синклит буржуазной Латвии.

И его затея тоже лопнула, когда в Риге в том же двадцать пятом организовали слежку за Берзиным — тогда начальником отделения ОГПУ.

Больших трудов стоило ему отпроситься у Петерса в эту поездку. И Дзержинский и Петерс всячески предостерегали его. Поездка в Латвию расценивалась как слишком большой и неоправданный риск. Наконец отпустили.

Надо же было Эдуарду хоть через шесть лет повидаться с родителями в Риге, узнать, как они там живут.

В Латвию Берзин приехал нелегально, под чужим именем. До Риги добрался только ночью. К родному дому на окраине шел, когда совсем стемнело. И все-таки заметил слежку: за ним скользили две тени. Пришлось кружить по переулкам и дворам, пока они не отстали. Его ждали за деревом, у калитки родительского дома на улице Шкерсу, 13. На этот раз человек был один. Прежде чем Берзин вытащил револьвер, незнакомец шагнул навстречу и прошептал, что он не враг и пришел предупредить Эдуарда: в доме — засада. Пусть немедленно возвращается другой дорогой и уезжает.

Человек назвал себя. Это был стрелок из его дивизиона.

Берзин скрылся.

Утром в вагоне поезда, увозившего Эдуарда к советской границе, он раскрыл газету и увидел свою фотографию и статью о себе. Его изображали палачом и садистом, которого надо немедленно поймать и уничтожить. Под фотографией подпись: «Председатель ЧК Берзин — самый крупный красный палач». Решили даже повысить в чине, чтобы подороже взять за голову. Статью, несомненно, приурочили к его приезду. Значит, пронюхали!

Берзин с отвращением смял газету и бросил. Но название и номер запомнил: «Латвис», № 997 за 21 января 1925 года.

Берзин не знал, что в планы тех, кто следил за ним, вовсе не входило тогда получить его голову. В то самое время, когда он в купе курьерского вспоминал о Локкарте, Рейли и других старых «знакомых», Локкарт тоже думал о нем, дописывая последние страницы «Мемуаров британского агента».

Когда поезд, уносивший Берзина и его спутников все дальше от родных и близких, подходил к Иркутску, скорый с первой партией экспедиции Дальстроя, вышедший из столицы тремя сутками раньше, приближался к Хабаровску.

Соловейчика от самого Байкала невозможно было оттащить от окна. Молодым все интересно, а Иосифу было любопытно вдвойне: то, что он всего лишь десять месяцев назад изучал в Горной академии по картам и макетам, сейчас развертывалось перед глазами.

Горы и сопки. Сопки и горы. Горные хребты и перевалы. Долины и распадки. Самая восхитительная складчатость! Самый причудливый рельеф! Он мчался навстречу мечте. Никогда он не пожалеет, что его за десять месяцев мобилизуют уже второй раз.

Первая мобилизация была не слишком по душе: кабинетная тоска. Утешало лишь, что послали в Главное геологоразведочное управление не по обычному распределению молодых специалистов. Его, вчерашнего комсомольца, только что принятого кандидатом в члены партии, мобилизовали решением ЦК вместе с геологами-коммунистами.

Вторая мобилизация оказалась столь же неожиданной. Пришел как-то Соловейчик на работу в управление, а секретарша вручает ему телефонограмму о том, что ему надлежит на следующий день явиться к начальнику управления кадров ВСНХ.