Николай Козлов - Хранить вечно

Берзина настойчиво просили выступить, но он сказал:

— Не говорун я. Увольте. И без того наговорили лишнего.

Ольге хотелось как можно больше узнать о том, что скупо сообщил о Берзине Апин.

После собрания, во время ужина, Ольга решилась расспросить Эдуарда Петровича, но он уклонился от разговора на эту тему и принялся журить ее и Алмазова за расточительство, за то, что они истратили на угощение всю алмазовскую премию. Но Алмазовы радовались от души, что они могут принять так много гостей.

Маленькие столы, сдвинутые в один длинный, не отличались особой сервировкой, но зато поражали невиданными на Вишере блюдами. Ольга блеснула хабизджином — пирогами из сыра и другими осетинскими кушаньями, а гость Алмазовых, Беник Мовсесян, собственноручно изготовил неподражаемый армянский шашлык.

Завен, еще не оправившийся после болезни, вскоре ушел, а гости пировали до самого утра. Захмелевший журналист в очках все приставал к Бенику, чтобы он еще раз пропел «Черные глаза».

— Ну с душой, с душой! Ну что тебе стоит?

Беник пел действительно с душой. Потом его и хозяйку дома заставили танцевать под патефон лезгинку. Наконец Ольге удалось улучить удобный момент и завязать разговор с Апиным. Но и Роберт оставался немногословным.

Он сказал только:

— В Москве пишется пьеса «Авантюра». Главный герой ее — Берзс. Это Эдуард Петрович. Вот там и будет все сказано. И о деле Локкарта, и об эсеровском мятеже.

— Почему же Берзс, а не Берзин? Ведь это невыдуманный герой!

— На этом настоял сам Эдуард.

— А как же вы обо всем узнали? Как подружились с Берзиным?

— Это длинная история…

Сколько ни допытывалась Ольга, все было тщетно. Не узнала она и того, что пьесу «Авантюра» пишет сам Апин, что, работая в Главном штабе Красной Армии и в ОГПУ, он получил доступ к архивам и ознакомился со всей подноготной одного из самых зловещих заговоров иностранных разведок.

Одним словом, многое в недавней жизни Берзина по-прежнему оставалось закрытым завесой тайны, которую хранили два друга, хотя, скорее всего, думала Ольга, здесь не было никакой тайны, и все объяснялось скромностью Эдуарда Петровича.

Даже сама Эльза знала о роли мужа в событиях восемнадцатого года в самых общих чертах. Эдуард Петрович не любил рассказывать о себе никому.

Правда, кое-что было известно Алмазову и другим людям, имевшим отношение к финансированию строительства, — главному бухгалтеру Павлу Евгеньевичу Евгеньеву и его заместителю Павлу Алексеевичу Дроздову, да и то потому, что на балансе предприятия был специальный счет: «Наркомфин СССР по расчетам с Берзиным Э. П.»

Это был особый фонд из денег, полученных Берзиным от Локкарта и Рейли. Им по-прежнему распоряжался Эдуард Петрович.

На другой день был назначен отъезд. Навигация заканчивалась. Уезжали гости и многие руководители строительства. Оставались только те, кому предстояло руководить новым комбинатом. В новую жизнь уходили почти все, кто был в лагере. Вишера принесла им свободу.

Здесь, на Вишере, сложился штаб будущего наступления на Колыму, куда должен был направиться Эдуард Петрович. Сложился стихийно, прежде чем Совет Труда и Обороны постановил организовать Дальстрой. Вопрос о Колыме был предрешен заранее, и каждый заранее решил, что ему по пути с Берзиным, как ни далек этот путь. Одни уезжали вместе с ним, другие готовились к отъезду.

И вот пришло время прощаться с Вишерой. У речного причала Берзин обнял Пемчика. Так называл он маленького кудрявого, неказистого, но симпатичного Пемова — нового директора комбината.

Эдуард Петрович пожелал ему высоко держать честь вишерцев, чтобы не было стыдно, когда доведется снова встретиться с друзьями.

Пароход «Луначарский» отдал швартовы, прогудел и оставил за собой разбегающийся след в свинцовой воде, по которой уже шла шуга.

Холодный ветер трепал кудри Пемова, а он все стоял у причала и махал фуражкой.

Остались за кормой здания бумажной фабрики с высокими дымящими трубами, корпуса целлюлозного, механического, лесопильного и других заводов, скверы Красновишерска, лесная биржа.

Берзин и Алмазов стояли у борта и с грустью смотрели на проходящие мимо берега.

Эпштейн, одинокий и сумрачный, сосредоточенно разглядывал двойной пенный след, быстрый и необратимый, как прожитые годы.

Женщины окружили Апина, с которым было интересно поговорить: он был словно начинен захватывающими историями и охотно рассказывал обо всех, кроме себя и Берзина. Но Ольгу не оставляла надежда вызвать его на откровенность.

Вскоре ушел Коган, сказав, что его хотят простудить, а вслед за ним в кают-компанию двинулись и остальные пассажиры.

В кают-компании к Ольге Николаевне подсел австриец Антон Перн. Этот молодой техник с безукоризненно правильными чертами лица, будто скопированными со скульптуры античного красавца, познакомился и подружился с Алмазовыми на Вишере.

Ольга знала, что он коммунист, участник восстания Шуцбунда. На редкость душевный человек, он был интересным, умным собеседником, хоть и говорил по-русски с немыслимым акцентом.

Он заметил, что у Ольги, кроме духовной близости, есть что-то общее с Эльзой во внешности, и теперь его это особенно занимало.

— Мадам Алмазова! Вы очень хороши и очень похожи на мадам Берзин… Я хотел, чтобы вы мне признались: вы сестры?

— Почему вы так думаете, Антон Густавович?

— Все — простые, только мадам Берзина и вы аристократки.

Ольга смеялась, разубеждала Перна, но разубедить его было невозможно.

И не только он, но и другие говорили Ольге то же самое.

Антон Перн был романтиком по натуре и решил вместе с Берзиным ехать на Колыму…

Нигде так не думается, как в поезде, идущем через всю Сибирь. Уже к половине пути в долгие дни все увидено через оконный глазок, оттаянный горячим дыханием: бесконечная седая тайга и унылые замерзшие болота. Нахохлившиеся под снеговыми шапками осиново-березовые леса и необъятная снежная равнина Барабинской степи. Ощетинившиеся темным хвойным редколесьем сопки и серые в снежных заплатах гольцы — отроги Саянских хребтов.

Прошумели простуженными паровозными гудками, сиплыми голосами носильщиков и разноголосым гомоном вокзалы Свердловска, Омска, Новосибирска, Красноярска.

Перед глазами прошло полстраны, и ничего не пропущено даже ночами, если они бессонны, если гонит с пружинного ложа к окну ноющая боль в спине. Сыграны десятки вистов преферанса, десятки партий в «козла» и шахматы с попутчиками, о которых тоже знаешь все.

И неизбежно на полпути или раньше наступает время, когда хочется остаться наедине с собой и подумать о той половине жизни, которая уже прошла, и о той, что еще предстоит.