Николай Козлов - Хранить вечно

В белом шерстяном свитере под черным пиджаком он выглядел совсем по-домашнему. Посвистывая, раскачивался с носков на пятки и держал руки в карманах брюк, время от времени вынимая правую, чтобы переставить фигуру. Делал он это быстро и уверенно. Берзин играл сосредоточенно, но скоро белые были прижаты.

Рудзутак строго прищурил близорукие серо-зеленые глаза.

— Ты, Эдуард, опрометчив или слишком доверчив. Неужели ты серьезно думал, что ладья отдана тебе из любезности? Я же заманил тебя в ловушку.

— Ну, заманить меня трудно, Ян. Просто ты быстрее думаешь.

— Не оправдывайся. Не забывай, что и в жизни с твоим характером можно легко оказаться в цейтноте.

— Пока-то не приходилось и, думаю, не придется. Жизнь не шахматы.

— Вспоминаешь, что обставил черную лису Локкарта? Рано успокоился. Такие люди способны на реванш, и Локкарт еще попытается это сделать. А в жизни, особенно в политике, немало общего с шахматами. Однообразны лишь первые ходы. Сбивает противника только неожиданность…

Белые безнадежно проиграли, и Берзин скоро признал это. То же повторилось и в следующих партиях, кроме одной.

На этот раз дал маху Ян.

— Опять захотел повторить прошлый маневр? — не без ехидства улыбнулся Берзин. — Бью тебя твоим же оружием: самый гениальный ход не может быть повторен в той же ситуации, если противник не безнадежный дурак. Сдавайся, дорогой товарищ! Твоя карта бита.

Потом Рудзутак подошел к пианино и, по-прежнему стоя и раскачиваясь, стал подбирать мелодию русской песенки:

Подбирал по слуху и часто ошибался. А Берзин рассматривал много раз виденные картины Бялыницкого-Бируля, вспоминал о заброшенной живописи и грустил.

Ян сразу заметил это и отнес на счет своей беспомощной игры.

— Извини, я, кажется, нагнал на тебя скуку… Ну, а теперь поиграю на твоем самолюбии.

Заходящее солнце проскользнуло между тяжелыми шелковыми драпировками на окне и, сверкнув багрянцем на золотой дужке пенсне Рудзутака, заглянуло ему в глаза.

Он не прищурился, открыто и строго посмотрел на Берзина и сказал:

— Думаешь, шучу? Нет. У меня сейчас будет с тобой серьезный разговор. Не с правительственной точки зрения, а с позиции человека, который старше тебя на восемь лет, на тринадцать лет раньше вступил в партию, больше видел в жизни и хочет быть тебе другом.

И вот тут-то поведал ему Рудзутак, как возникло решение о Дальстрое и присвоении директору треста единоличных партийно-правительственных полномочий. И не случайно выбор пал на него, Берзина. Предопределяющим обстоятельством было состояние дел «Союззолота» и обстановка на Колыме, равной по территории Франции и прилегавшей к морской государственной границе. Там не выветрился еще дух авантюризма и приискательства, а из старательских тайников незримо ускользали на «материк» и за границу ровдуговые мешочки с золотой чечевицей… Теперь все предстоит взять в твердые руки.

И они занялись рассуждениями о проблемах Колымы, полупустынной загадочной страны, столетиями отрезанной от мира. Страны, карты которой состоят сплошь из «белых пятен», где все реки, по словам гидрографа Молодых, текут не по картам, а все ручьи, по утверждению геолога Билибина, бегут по золотому дну.

Было уже совсем поздно, когда Рудзутак повел его к Сталину. Сталин предпочитал работать ночами. Прием был таким кратким, что Эдуард не успел как следует рассмотреть ни самого Сталина, ни его кабинета.

Запомнилось только, что кабинет был просторен, как зал, с длинным столом под зеленым сукном.

Сталин в кителе армейского образца, поднявшийся из-за стола, показался Берзину низкорослым, совсем не похожим на того богатыря, каким его изображали на портретах… Он сделал несколько медленных шагов навстречу вошедшим чуть развалистой мягкой походкой.

Хотя в кабинете не было ковра, шаги Сталина были неслышными: звук поглощался мягкими, без скрипа сапогами.

Все эти считанные минуты Сталин смотрел на Берзина пристальным, очень пристальным, изучающим взглядом. Берзин мог выдержать любой взгляд. Его глаза не раз спокойно смотрели и в лицо смерти.

— Мне говорили, что вам можно доверить этот пост, что вы чекист с сильной волей. Пока вы мне нравитесь, а там посмотрим. Посмотрим, посмотрим, — как бы самому себе сказал Сталин и добавил: — Но учтите: Дальстрой — полувоенная организация, комбинат особого типа, создаваемый на голом месте, со специальным контингентом рабочих и специалистов, с неограниченной властью начальника. И вы, только вы, — подчеркнул Сталин, — отвечаете за все головой. Никто снизу не должен вставлять вам палки в колеса. Запомните это. Я вас больше не задерживаю.

Неограниченная власть начальника… К этой формулировке своих полномочий Берзин после встречи со Сталиным возвращался мыслями не раз и вернулся к ней снова в поезде, разобравшись с докладными Билибина.

Что значит неограниченная власть? Значит ли это, что он все должен решать сам, ни с кем не советуясь? Вряд ли тогда у него что-нибудь выйдет… Ведь на Вишере крупная победа была одержана только потому, что во всех делах его первыми помощниками, с которыми он советовался и на которых опирался, были коммунисты Алмазов, Пемов, Максов, Калнынь, Дунаевский, болгарин Мирча Ионовский, австриец Антон Перн. Да разве перечислишь их всех поименно? А Колыма, еще не освоенный дикий край, где все необычно ново, удивительно и громадно. Разве сможет он там решить проблемы и задачи, равных которым по сложности ему еще не встречалось, без опоры на партийную организацию, без ее помощи?

Да будь он тогда хоть семи пядей во лбу, будь его полномочия еще шире — безграничными, — ему никогда не выполнить задания партии и правительства!

А о каких же палках в колесах шла речь? Кто может вставить эти палки? Почему его об этом предупреждали? Это было не совсем ясно и не могло не тревожить.

Вот и Элит его отговаривала. Но теперь все осталось далеко позади. И Элит тоже. Но она всегда с ним, все напоминает о ней…

Берзин снова достает папиросу из вишневой коробки с золотым тиснением наискось. В который раз за бессонную ночь Эдуард затягивается ароматным дымом. Дым расплывается в голубом свете абажура, колеблется в такт движению поезда.

Эдуард дремлет, а колеса успокаивающе выговаривают:

«Так, так, Рудзутак! Так, так, только так».

Стучат, стучат колеса, и сон смыкает отяжелевшие веки. Дремлет человек с алыми петлицами без знаков различия и со значком «Почетный чекист» на гимнастерке.

Но опять ноет спина, и он, очнувшись, выходит размяться. Все уже спят, даже азартные преферансисты-бородачи. Спит сном младенца, не сняв очки, Калнынь.