Андрей Турков - Что было на веку... Странички воспоминаний

Видно, старческий склероз тому виной, но никак не могу припом­нить хотя бы одну из таких моих «жертв».

Подсказали бы, что ли!..

Но все равно ходишь гоголем.

«Я НЕ РАНЕН, Я — УБИТ...»

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ОБ А. ТВАРДОВСКОМ

Пожалуй, первое яркое впечатление от личности Александра Трифо­новича связано у меня с его выступлением на обсуждении (вернее ска­зать — осуждении!) одной статьи о романе Василия Ажаева «Далеко от Москвы», опубликованной в «Новом мире» в 1951 году.

Талантливый критик А. Гурвич старательно искал в очень сред­ней книге, отмеченной Сталинской премией аж первой степени, вы­сокие достоинства, но то ли начальство посчитало, что он недохвалил лауреата, то ли просто возмутилось самим фактом публикации в известном журнале обширной статьи литератора, числившегося тогда в пресловутых «космополитах», — во всяком случае, вскоре в «Правде» появилась разносная статья небезызвестного Лесючевского, возглавлявшего и тогда, и еще много лет потом издательство «Со­ветский писатель».

Лесючевский, хоть и считался критиком, выступал в печати ред­ко и в совершенно определенные периоды — в конце 30-х годов и на рубеже 40-50-х, в самый разгар «проработочных» кампаний. Знав­шие его еще по Ленинграду весьма основательно подозревали, что не брезговал он и прямыми доносами или, если уж быть скрупулез­но точным, отзывами для пресловутых «органов» о тех или иных пи­сателях, например, о Николае Заболоцком и Борисе Корнилове, кото­рых Лесючевский аттестовал именно так, как желали «заказчики».

Ему же поручили вступительное слово на собрании, созванном после «правдинской» публикации. Там все шло заведенным поряд­ком, и если что особенно поразило и запомнилось, так это выступ­ление Валентина Катаева, который, с одной стороны, усердно каял­ся в том, что он, «молодой коммунист», как член редколлегии «Но­вого мира» недостаточно вник в «порочную» статью, а с другой, откровенно намекал, что главный виновник ее появления — Твар­довский.

Пришлось держать ответ и Александру Трифоновичу. Он тоже на­чал с канонических формул признания допущенной «идейной ошиб­ки», но почти тут же резко, даже заносчиво, вскинул голову и добавил нечто в том духе, что не собирается по поводу содеянного посыпать голову пеплом. Контраст с предыдущими ораторами был разителен!

В ту пору я уже около года печатался в отделе критики журнала, и вся атмосфера, царившая там, была очень мне по душе. Насколько главный редактор был внимателен даже к второстепенным материа­лам, появлявшимся в журнале, свидетельствует такой эпизод: в моей рецензии на выходивший в Саратове альманах оспаривалась право­мерность таких употреблявшихся в нем терминов, как «тема газовой промышленности в литературе», и, как мне рассказывали, Твардовс­кий ссылался на это в одном своем выступлении.

Летом 1952 года в «Новом мире» были напечатаны мои заметки о басне «Старое, но грозное оружие», где, пусть и несколько робко, отстаивалось право сатиры на существование. Ей же в ту пору при­ходилось туго.

Правда, несколько месяцев спустя в докладе Маленкова на XIX съезде партии неожиданно было громогласно объявлено, что нам нужны Гоголи и Щедрины. Однако литературная практика и впос­ледствии явно расходилась с этим утверждением.

«Вождям» не впервой было лгать с ясными глазами. Жена писа­теля М. Козакова Зоя Александровна Никитина, присутствовавшая на печально знаменитом ждановском докладе о журналах «Звезда» и «Ленинград» утверждала, что собственными ушами слышала сле­дующее обращение оратора к писателям: «Мы просим вас, мы умо­ляем вас: пишите правду!»

В печатном тексте этих слов нет. Постыдились, что ли? Ведь слишком уж вопиюще противоречили они совершавшемуся разгро­му горестно правдивой прозы Михаила Зощенко и искреннейшей поэзии Анны Ахматовой.

Фальшь же маленковской «жажды» подлинной сатиры была едко высмеяна поэтом Юрием Благовым в получившем самую широкую известность четверостишии:

Мы — за смех! Но нам нужны

Подобрее Щедрины

И такие Гоголи,

Чтобы нас не трогали.

В любопытную передрягу угодил мой новый обзор — на сей раз альманаха «Литературный Воронеж». Когда он уже был набран и сверстан для последнего в том же году двенадцатого номера «Но­вого мира», мне внезапно позвонил Тарасенков, бывший тогда пер­вым заместителем главного редактора. Анатолий Кузьмич только что вернулся с совещания в ЦК, где один из главных партийных идео­логов Д.Т. Шепилов посоветовал редакторам брать пример со ста­рых русских журналов, внимательно следивших за провинциальной прессой.

Так что статья моя, которую тут же несколько дополнили, при­шлась «ко времени», о чем свидетельствовало и краткое одобритель­ное упоминание о ней в журнальном обзоре, вскоре появившемся в «Правде» за подписью Ю. Лукина.

Однако несколько месяцев спустя дело приняло другой обо­рот: «Комсомольская правда» напечатала статью Н. Громова «Боль­ше внимания молодым критикам», где объектам этого «внимания» крепко доставалось. Помимо Сергея Львова, Владимира Огнева и других, попало и мне — как раз за обзор «Литературного Вороне­жа». Н. Громов был тогда консультантом в Союзе писателей, сотруд­ником председателя комиссии по критике — Виталия Михайловича Озерова. Тот на каком-то совещании решительно поддержал громовский опус, да не сам ли его и инспирировал?!

Но тем не кончилось! «Первая дама» советской прессы, «Прав­да», не привыкла, чтобы ее «поправляли» даже в таких мелочах. И вскоре на ее страницах сам же Озеров распекал своего подчинен­ного за то, что он бездоказательно осудил «полезную в целом статью А. Туркова»!

Однако эта не лишенная комизма история происходила на самом мрачном фоне.

В последние месяцы 1952 года в «Новом мире» были напечатаны «Районные будни» Валентина Овечкина и «За правое дело» Васи­лия Гроссмана. И если первый очерк при всей своей остроте не воз­будил прямых нареканий (хотя известный и весьма осведомленный журналист Алексей Аджубей, зять Хрущева, впоследствии утверж­дал в своей книге «Крушение иллюзии», что не умри Сталин, жур­налу бы не сдобровать), то над гроссмановским романом очень быс­тро стали сгущаться тучи, тем более, что в январе наступившего года подоспело и пресловутое дело врачей, «убийц в белых халатах», как их немедленно стали именовать в заулюлюкавшей во всю ивановс­кую прессе.

Сообщение «Правды» об аресте виднейших медиков застало меня в подмосковной Малеевке, в писательском Доме творчества. Помню напряженную, нервическую атмосферу, воцарившуюся там.

Я жил в одной комнаге с прозаиком Василием Ардаматским, а к нему покровительственно захаживал один из главных заводил «борь­бы с буржуазными космополитами» (попросту же — евреями) «дра­матург» (за которого писали другие!) Анатолий Суров. Вел он себя нахально и развязно. Разлегся, помню, на постели Ардаматского в своих белых бурках, а тот скромно и, видать, опасливо пристроил­ся рядом на стуле.