Андрей Турков - Что было на веку... Странички воспоминаний

Когда грянуло дело врачей, Суров предположил, что и его, лечив­шегося в какой-то больнице для «вышепоставленных», тоже могли справить, и тут же уехал в Москву. Всерьез ли испугался или просто заторопился примкнуть к своре преследователей «убийц» и внести свою лепту в набиравшую обороты антисемитскую кампанию? При­нял же в ней вскоре участие мой сосед по комнате, напечатав в «Кро­кодиле» зловонный фельетон «Пиня из Жмеринки»!

С отъездом Сурова многие вздохнули с облегчением. И без того было тяжко. А тут еще электричесгво подкачало. Сидим при свечах и в соответственном настроении. Спасибо, чуточку разрядил атмосфе­ру прозаик Владимир Александрович Рудный, только что выпустив­ший книгу «Гангутцы» — о героической обороне гарнизона на мысе Ханко, где был и сам.

Он вдруг встал, принял какую-то нелепую кокетливо-игривую позу и запел, виляя полноватым туловищем:

Классовый враг

Мстит так и сяк.

Будь наготове, малютка!

Ласки даря,

В страсти горя,

Будь политически чуткой!

Мы так и покатились! «Что это, кто это», — спрашиваем. А он, крайне довольный произведенным эффектом, говорит, что это его давняя-предавняя, чуть ли не 20-х годов пародия на какую-то пош­лую пьеску весьма посредственного, но плодовитого и пронырливо­го драматурга Цезаря Солодаря, всегда петушком-петушком спешившего «откликнуться» на очередную кампанию, какой бы грязной, а то и кровавой, она ни была (помнится, веселый и бесшабашный поэт-песенник Алексей Фатьянов окрестил его Золотарем).

«Огонек» был из тех немногих изданий (другим был малотираж­ный и мало читаемый журнал «Молодой коммунист»), которые быс­тро отозвались на роман Гроссмана, высоко оценив его. «Рождение эпопеи» — быть может, излишне громко называлась рецензия Сер­гея Львова, публикацией которой я, как заведующий отделом крити­ки, гордился.

Тем временем уже обсуждение книги 16 января 1953 года на ре­дакционном совете издательства «Советский писатель», возглавляв­шегося уже известным читателю Лесючевским, было первой репети­цией грядущего погрома.

Две недели спустя меня пригласили на обсуждение романа в ре­дакцию «Нового мира», пытавшуюся как-то отреагировать на множа­щиеся недобрые слухи. Происшедшее там 2 февраля очень подроб­но описано в мемуарах покойной Анны Самойловны Берзер «Проща­ние», посвященных судьбе Василия Семеновича. Упущено разве что иезуитское по тону выступление прозаика И.Г. Падерина, старавшего­ся уличить автора романа в неточностях «с точки зрения прямого сви­детеля и участника Сталинградской битвы» (этот «свидетель», к слову сказать, впоследствии был уличен... в присвоении чужого ордена).

Признаюсь, приятно было перечесть изложение своего собствен­ного выступления и приведенные А.С. Берзер обильные выдержки из него. По ее определению, оратор «встал на защиту романа и фак­тически вступил в спор со всеми, кто говорил до него» (три полков­ника, трое генерал-майоров, писатель Иван Арамилев).

Грешным делом, думаю теперь, представить себе тогда всей опас­ности складывающейся ситуации я не мог. Казалось диким слушать всевозможные наветы — и не возразить. Я видел зловеще-загадочное выражение лица Михаила Бубеннова, члена редколлегии журна­ла и будущего автора разносной статьи о романе в «самой» «Прав­де», и его явное благоволение к одному из злейших обвинителей Гроссмана — Арамилеву, но никаких серьезных умозаключений по сему поводу не сделал. Бог помог не испугаться!

В день появления бубенновской статьи я по дороге в редакцию встретил Б.С. Буркова, шедшего туда же пешком, для моциона, и он укоризненно, но сдержанно выговаривал мне за то, что мы поторопились «выскочить» с рецензией. Вскоре в «Огоньке» срочно собра­ли редколлегию, на которой я получил свое — строгий выговор с за­несением в личное дело.

В тот же день мне позвонил Сережа Львов, беспокоясь о моей участи. Сам он был уже понижен в должности в «Литературной га­зете», где тогда работал, и переведен в другой отдел. Одновременно «вылетел» из «Правды» ее старый сотрудник Борис Ефимович Гала­нов за свою вышеупомянутую статью в «Молодом коммунисте».

Кстати, быть может, Н. Громов так смело ругал нас с Сережей, по­тому что был уверен, что за «штрафников» никто заступаться не будет.

Возможно, не без влияния «гроссмановского эпизода» мне вскоре предложили возглавить отдел критики «Нового мира». Первым это сделал Тарасенков. Но вскоре после нашей встречи он подал заявле­ние об уходе из журнала по собственному желанию — в надежде ос­лабить возраставшее давление на редакцию.

Когда уже сам Твардовский пригласил меня для беседы, присутс­твовавший при ней другой его зам, Сергей Сергеевич Смирнов, в буду­щем прославившийся книгами об обороне Брестской крепости, вдруг спросил, почему я не в партии. И тут Александр Трифонович, дотоле мирно расхаживавший по кабинету, резко повернулся со словами:

— Сергей Сергеевич, а какое это имеет значение?!

Тот стушевался...

Но, увы, не имел значения и весь этот разговор! Уже полным хо­дом шел разгром журнала. Он, возможно, и был бы доведен до логи­ческого конца, кабы не смерть Сталина и не прекращение «дела вра­чей». Но уж отдел критики заставили «укрепить», порекомендовав взять в штат опытного и даже талантливого, но абсолютно бесприн­ципного Евгения Суркова. Однако, впервые появившись на работе, он так безобразно грубо повел себя с сотрудницей отдела Е.А. Кацевой, что той стало дурно, а Твардовский тут же велел передать незва­ному пришельцу, чтобы ноги его больше в редакции не было. Я же продолжал работать в «Огоньке», где с приходом Софроно­ва членом редколлегии по литературе стал прозаик Т.З. Семушкин, лауреат Сталинской премии за довольно традиционный для тех лет роман «Алитет уходит в горы». Будучи знаком с Твардовским, Тихон Захарович при встрече сказал, что хочет заказать статью о его поэзии Тарасенкову, и потом с некоторым удивлением передавал мне, что Александр Трифонович обращаться к Анатолию Кузьмичу отсовето­вал, прибавив, что вот, дескать, у вас же там Турков есть...

Не скрою, мне было приятно. Совету же Семушкин не внял — возможно, после обмена мнениями с «шефом».

Несмотря на наступавшую «оттепель», Александр Трифонович недолго оставался главой журнала. Слишком искренне и горячо, не опасаясь, как иные собратья, новых «заморозков», стремился он вне­сти свою долю в освобождение общества от наследия многолетней «зимы». Одна за другой появлялись на страницах «Нового мира» статьи, которые вскоре будут инкриминированы редакции как «про­тиворечащие партийной линии» — «Об искренности в литературе» В. Померанцева, «Люди колхозной деревни в послевоенной прозе» Ф. Абрамова (в будущем — известного писателя), разборы М. Лифшицем «Дневника писателя» М. Шагинян и М. Щегловым — «Рус­ского леса» Л. Леонова. Твардовский попытался напечатать и свою поэму «Теркин на том свете», которую сам характеризовал как «суд народа над бюрократией и аппаратчиной».