Андрей Турков - Что было на веку... Странички воспоминаний

Как видно, в результате этих совещаний появились статьи Паус­товского «Бесспорные и спорные мысли» и «Кому передавать ору­жие?». Последняя статья является, по существу, перепевом извест­ного выступления Паустовского в 1956 году».

Сразу замечу, что эта «последняя статья», кстати, написанная по просьбе редакции той самой газеты, откуда поступил в ЦК тревож­ный «сигнал», дошла до печати только почти четверть века спустя — в 1982 году.

Смешно сказать, но испугало, видимо, уже само название, к чис­то метафорическому характеру которого — о литературной смене — и партийный функционер, поторопившийся «информировать» свое начальство об очередном — мнимом! — писательском заговоре, и сам «источник» этой информации, попросту говоря — доносчик, Полторацкий, отнеслись с опасливым недоверием. Шутка сказать — речь-то о передаче оружия!

Поразителен контраст между процитированным документом и самой статьей. В ней была высказана забота стареющего писателя и о будущем отечественной словесности, и о конкретных людях, тог­дашних дебютантах, зачастую входивших в литературу буквально с благословения Константина Георгиевича — Ю. Казакове, В. Тендря­кове, Б. Балтере, Б. Бедном, М. Бременере, А. Злобине, М. Коршуно­ве, И. Гофф. Здесь нет ни одного лишнего имени, неоправданной ре­комендации. Что поделать, если одни, как, например, Лев Кривенко, так и не смогли преодолеть редакционно-издательские рогатки (да и ранняя смерть тому помешала), а кое-кто из названных в статье, увы, после нескольких бесспорных удач позарился на чины и награды — «и пропал казак» ... Жизнь штука жестокая.

В чиновной же записке — замечательное в своем роде сочетание полнейшего равнодушия к судьбам литературы с неусыпной подоз­рительностью, то бишь, пардон, пресловутой бдительностью, охот­но принимающей на веру мрачные — и глупейшие — фантазии и от­кровенную ложь.

И вот уже совпадение сроков пребывания в излюбленном писате­лями ялтинском Доме творчества и будничное общение давно и хо­рошо знакомых друг с другом людей превращается в некие «совеща­ния», в результате коих Паустовский пишет статью... где днем с ог­нем не сыскать никаких «подрывных» идей.

Впрочем, что это я?! Да разве высказанное там сомнение в необ­ходимости «мелочной опеки над творческой мыслью» и осуществля­ющего это громоздкого «административного механизма» — не кри­минал? Особенно с точки зрения одного из винтиков последнего, сиречь самого И. Казьмина?

А если еще оживить в памяти начальства досадные воспомина­ния о нашумевшем выступлении Паустовского в 1956 году в защи­ту романа Владимира Дудинцева «Не хлебом единым» да объявить новую статью Константина Георгиевича «перепевом» сказанного им тогда, при этом нимало не затрудняя себя доказательствами, — то «состав преступления», как говорится, налицо!

Но какой же заговор без «занятия командных высот» и «внедре­ния» туда своих людей? И вот даже то, что новый главный редак­тор «Литературной газеты», лояльнейншй к режиму Сергей Сергеевич Смирнов, никакого отношения к «Литературной Москве» не имевший и совсем недавно, увы, послушно руководивший собрани­ем, на котором из Союза писателей исключили Пастернака, пригла­сил в редколлегию Юрия Бондарева, чья военная проза ему понрави­лась, — оказывается в связи с ялтинскими «совещаниями»!

А до чего же грозно выглядит «высота», захваченная крити­ком Владимиром Огневым, который после нескольких лет работы в «Литгазете» перешел в кочетовские времена на скромную должность в малотиражном издании, адресованном зарубежным читателям!

С точки зрения Казьминых, автор этих строк и впрямь «связан» с «Литмосквой», поскольку публично защищал ее, о чем было сказа­но выше. Но чтобы Валентин Катаев именно из-за этого пригласил меня в свой журнал или внял «указаниям» Паустовского?! Совер­шенная напраслина! Да если бы чрезвычайно, мягко выражаясь, за­конопослушному Валентину Петровичу кто-нибудь во время напом­нил про мое «преступление», — да он бы ни в жизнь не совершил та­кой оплошности!

Такой вот заговор, такие страшные интриги... Пустяшный эпи­зод, из пальца (чиновничьего!) высосанный сюжет, но до чего выра­зительный!

Сравнительно близкое, хотя и оказавшееся весьма недолгим, об­щение с создателем и главным редактором «Юности» дало мне до­вольно полное представление об этом человеке, с редкой отчетли­востью и, можно даже сказать, откровенностью сочетавшем в себе несомненный художественный талант с беспринципностью и циниз­мом.

Случалось, сидит в своем кабинете вялый, скучный, ко всему, ка­жется, равнодушный. Но вручаешь ему интересную статью, и по мере чтения лицо Валюна, как его за глаза ласково именовали в ре­дакции, оживляется, оживляется... Ну, прямо другой человек!

Однако было и совсем иное. Посмотрел прелестную премьеру молодого театра «Современник» — «Голый король» Евгения Швар­ца и вдруг является ко мне с предложением... раскритиковать спек­такль! То ли учуял неблаговоление начальства к непрошенной «са­модеятельности», то ли дерзкая постановка чем-то задела его лично: капля брызжущей иронии по адресу придворных нравов и тех, кто в этих играх участвует, обожгла и побуждала зло огрызнуться? Еле-еле удалось его отговорить от этой затеи.

Несколько лет спустя Катаев примет участие в конференции «Об­раз коммуниста в советской литературе» и сорвет овации (а главное для него самого — умилит руководство), начав свою речь словами:

— Объявляя предыдущего оратора, председательствующий ска­зал: «Подготовиться Катаеву». А что, если я готовился к эгому всю свою жизнь?!

Чем не персонаж шварцевской пьесы?

И он же в своих последних повестях походит на чеховского дядю Ваню, который досадует, что долгие годы работал на бездарного про­фессора Серебрякова вместо того, чтобы стать Достоевским, Шекс­пиром. В повести же «Алмазный мой венец» Валентин Петрович по­пытался затесаться в трагическую плеяду литературных мучеников, без зазрения совести приравнивая собственные царапины, получен­ные от официозной критики, к кровавым ранам и «гибели всерьез» Мандельштама, Зощенко и других.

Членом редколлегии меня в «Юности» упорно не утверждали в основном из-за не сложившихся отношений с заместителем Катае­ва — Сергеем Николаевичем Преображенским, который о моем при­ходе в редакцию узнал в отпуске и всячески пытался отговорить Ва­лентина Петровича от этого назначения.

Он продолжал свои интриги и потом. Это был типичный аппа­ратчик, дотоле работавший «на культуре» и в писательском депар­таменте — сиречь в Союзе писателей. На дух он меня не принимал (и пользовался «взаимностью»), и сделал все, чтобы меня стеснить и выжить. Для начала лишил отдел критики литсотрудника, переведя Ирину Сергеевну Боброву, занимавшую это место, в другой, куда ме­нее интересный для нее отдел, а заодно настроив против меня, яко­бы ее не защитившего, и саму пострадавшую, и ее близкую подругу еще по ИФЛИ Мэри Лазаревну Озерову, возглавлявшую отдел прозы, а опричь того — супругу одного из секретарей Союза писателей.