Андрей Турков - Что было на веку... Странички воспоминаний

«ЗА ГРАНИЦЕЙ». 2. В ВЕНГРИЮ...

НАЩОКИНСКИМ ПЕРЕУЛКОМ.

Еще в «огоньковские» времена я познакомился с венгерским поэтом-эмигрантом Анталом Гидашем и его женой Агнессой, дочерью руко­водителя венгерской революции 1919 года и главы недолго просущес­твовавшей там советской республики. В тридцатые годы его постигла судьба многих видных деятелей Коминтерна: Бела Кун был арестован и расстрелян; жена, дочь и зять — репрессированы.

Агнессе удалось довольно быстро выбраться из ссылки, а затем добиться и освобождения мужа, главным образом использовав дру­жеские связи с товарищами по Союзу писателей Фадеевым и Сурко­вым, которым Гидаши навсегда остались бесконечно благодарны.

Теплые отношения были у них и с моими «огоньковскимя» со­служивцами — Ступникером и Кудрейко. Последние меня с Гидашами и «свели».

Полвека спустя, когда Гидаша уже не было в живых, я по случаю юбилея Агнессы писал в «Литгазете» о своеобразном «постпредс­тве», постоянном представительстве венгерской литературы в СССР, угнездившемся после войны в небольшой квартирке в писательском доме (ныне не существующем) на улице Фурманова (так звался тог­да один из арбатских переулков — Нащокинский).

Думаю, что деятельность Гидашей заслуживает самой высокой оценки. Они не только нашли себе «экологическую нишу» (выража­ясь более поздним термином) в сложной и опасной общественно-ли­тературной ситуации сороковых — начала пятидесятых годов (тень «врага народа» Куна еще настораживала многих), но и, занявшись организацией переводов родной литературы, фактически открыли ее русскому читателю.

Да, стихи знаменитого Шандора Петефи эпизодически переводи­лись и раньше, еще революционером-шестндесятником М. Л. Михай­ловым: о нем, пусть мимолетно, и Луначарский писал. Но, да про­стится мне патетический «плагиат», «парадом развернуть ... войска» страниц своей отечественной поэзии в нашей стране сумели имен­но Гидаши.

Для этого пошли в дело связи, все — немалое! — дипломатичес­кое искусство Агнессы, а в добавок к тому еще и некоторые возмож­ности, порожденные обстоятельствами времени. Мало того, что Гидаши привлекли к переводам, к примеру, популярного Михаила Иса­ковского (даже песня «Враги сожгли родную хату» сошла ему с рук), но они обратились к бывшим тогда «на мушке» у критики (да только ли у нее?) Пастернаку и Леониду Мартынову, которые почти не печа­тались и испытывали определенные материальные трудности. (Лео­нид Николаевич вообще ютился в крохотной комнатке деревянного дома на окраине Москвы).

Гидаш вспоминал, как Мартынов после разносной рецензии на его книгу пришел к ним и, даже медля порог переступать, насторо­женно и печально сказал, что, наверное, их сотрудничество станет невозможным. Еле они его разубедили. Зато и преданность Леонида Николаевича им не имела границ.

Впрочем, любовь была обоюдной. Не забыть, с каким упоени­ем Антал Францевич (его «русифицированное» отчество) со сво­им, мягко говоря, не до конца освоенным русским языком читал мне мартыновские стихи из крохотной зеленой книжечки, прорвавшейся к читателю в первые годы оттепели.

«Мобилизованы и призваны» (обкрадывать Маяковского — так об­крадывать!) были Гидашами и молодые Самойлов со Слуцким, которые со своими оригинальными стихами еще долго пробивались в печать.

Сама Агнесса перевела и выпустила в Детгизе под псевдонимом «А. Краснова» сборник чудесных народных сказок, замечательно ил­люстрированных Е.М. Рачевым, который я с удовольствием анонси­ровал в «Огоньке» (знать не зная, какую драматическую роль этот художник сыграет в моей жизни).

Но еще больше понравилась мне вышедшая в конце того же 1952 года объемистая «Антология венгерской поэзии», блиставшая как па­радом превосходных «мадьярских» поэтов, так и именами переводчиков. Моя рецензия на нее появилась в февральском номере «Ново­го мира» за 1953 год — но не без осложнений и потерь.

В главе о Твардовском уже говорилось о происшедшем тогда в редакции журнала обсуждении гроссмановского романа. Посереди­не этого заседания меня вдруг вызвали к телефону, и некий сотруд­ник ЦК партии спросил, каково мое мнение о предисловии к книге, написанном Гидашем.

По неопытности я не догадывался, что перед собеседником лежит верстка моей рецензии с самым добрым отзывом об этом предисло­вии, и простодушно рассказал то же, что и писал.

А дело было вот в чем: в центральной партийной венгерской га­зете, можно сказать — местной «Правде» — появилась статья писа­теля сходной с Гидашем судьбы, Белы Иллеша, в общем вполне ан­тологию одобрявшая, но — за исключением предисловия, которое подвергалось (вряд ли по инициативе самого автора!) жестокой кри­тике (тень Куна, тень Куна...). И, несмотря на все мои наивные теле­фонные резоны, соответствующий фрагмент новомирской рецензии до печати не дошел.

Я чувствовал себя без вины виноватым, однако всепонимающий Антал Францевич (к тому же, кажется, каким-то образом отбивший­ся от наскоков) меня великодушно утешал.

На следующий год я пришел в гидашевскую квартирку с еще бо­лее восторженной статьей о завершившемся к тому времени четы­рехтомном собрании сочинений Петефи, которая вскоре была опуб­ликована в журнале «Знамя» (и, к моей гордости, перепечатана на родине поэта).

Я даже имел смелость (не нахальство ли?) высказаться о несколь­ких уже известных мне в переводе венгерских книгах в издававшей­ся на разных языках газете «Московские новости» (естественно, не­сравнимой с будущей, «яковлевской», о которой речь впереди). И в частности, похвалил переводы Олега Россиянова, тогда дебютанта, но уже заслужившего признание у Гидашей, а позже — авторитет­нейшего знатока и исследователя венгерской литературы.

Ох, не знал, не ведал я, какое осиное гнездо переводческого клана спроста затронул! В редакцию газеты поступил — уж не знаю: уст­ный, письменный ли — донос, меня пригласил главный редактор и остался крайне недоволен тем, что я не «раскаялся». Много лет по­том из этой газеты ко мне не обращались...

Несмотря на сей «афронт», я время от времени продолжал откли­каться на переводимые с венгерского книги, а в 1964 году все в том же «Новом мире» опубликовал большую рецензию (а может — ста­тью?!) о романах Гидаша.

Перечитывая ее, ясно видишь, что меня в этой трилогии — «Гос­подин Фицек», «Мартон и его друзья» и «Другая музыка нужна», — привлекла отнюдь не зарубежная «экзотика», а близость авторской позиции и всего пафоса переживаниям и мыслям, свойственным многим из нас на излете сталинской эпохи и особенно в пору оттепельного «оттаиванья».

Ни при Сталине, ни позже, до самого конца советского режима не было недостатка в самых громогласных декларациях, что творец истории — это народ, что человек — каждый, дескать, человек — «проходит как хозяин необъятной родины своей», что люди — наш ценнейший капитал, и т. д., и т. п.