Андрей Турков - Что было на веку... Странички воспоминаний

В заключение — маленький эпизод той единственной поездки.

В городе Печ я как-то пошел в собор на центральной площади. Меня обогнала стайка школьников, до самых дверей игравших в «догонялки» или «пятнашки», но тут же присмиревших в нижнем помещении собора, где шла специальная беседа для детей.

Почтенный священнослужитель разговаривал с ними, слегка эк­заменуя. Всех, в особенности — пришедших с некоторыми детьми родителей, рассмешил ответ на вопрос, когда же будет рождество.

— Когда дед Мороз принесет подарки, — уверенно крикнула ма­ленькая девочка.

Ближе к выходу стояли исповедальни, похожие иа будки телефонов-автоматов. К ним вились очереди, и казалось, что кто-нибудь вот-вот нетерпеливо постучит в стекло монеткой.

Однако все ждали, а пожилой исповедник сидел, прикрывшись рукой, то ли подремывая, то ли сдерживая улыбку, которую вызыва­ли перечисляемые «грехи».

А вечером в местном театре шел спектакль, в чем-то схожий с ис­поведью: на сцене, выйдя как бы прямо из гущи зрителей, появля­лись молодые актеры и говорили о себе, о своих сверстниках, кото­рые сейчас стоят неподалеку на площади и думают (это я хорошо за­помнил!) — «про завтра, всегда про завтра, никогда не про вчера...».

Я много бродил по городу в те дни, поворачивая с одной улицы на другую. Уже в самих их названиях нередко таилась история, то давняя, то отшумевшая совсем недавно. Шел густой снег, по време­нам, словно занавес, закрывая дома, переулки, скверы. И мерещи­лось, что если он вдруг внезапно прекратится, — «занавес» исчезнет, как бы подымется, и передо мной по странному волшебству окажет­ся не нынешний Печ, а такой, каким он был, предстанет то трудное, драматическое «вчера», которое нужно знать и хорошенько осмыс­лить, если всерьез думаешь про «завтра».

С тех пор почти сорок лет прошло. Те малыши, что тогда испове­довались, давно выросли, у них уже свои дети.

Что они думают о «вчерашнем» и кто из вышеупомянутых писа­телей им дорог, близок или просто удержался в их памяти?

По-прежнему ли светят им поэтические звезды Петефи, Эндре Ади, этого «венгерского Блока», Дюлы Ийеша? Различимо ли «дека­брьское сияние» поздних стихов Антала Гидаша?

Бог весть...

«ОТКРЫТИЕ РОССИИ»

Почти десять лет, до 1966 года, мы продолжали проводить лето в Ру­мянцеве. Вскоре, наскучив долгой поездкой туда на теплоходе, ста­ли возвращаться в Москву по Савеловской железной дороге, для чего надо было пройти восемь километров до станции Катуар.

Досадно было, что после двух-трех километров лесом далее при­ходилось топать по шоссейке. Но вся эта трасса сослужила нам хоро­шую службу, подготовив к будущим пешим странствиям.

Вообще годы в Румянцеве стали нашим первым серьезным зна­комством с тогдашней сельской жизнью. Интересно теперь, спустя полвека, перечитывать не увидевшие тогда света страницы одной моей статьи.

«Третий год до глубокой осени, — говорилось там, — мы живем в небольшой подмосковной деревеньке. Большую просторную избу потихоньку ест себе жучок. Но хозяев это не беспокоит: на их век хватит. Единственный сын погиб совсем молодым. «Своими руками смерть ему купила, — говорит Марья Ивановна о подаренном ему мотоцикле. — Мы с Ильей — как две головешки».

Под иконами стоит большой телевизор. Лица святых от этого ка­жутся особенно печальными, — то ли они обижены таким соседс­твом, то ли сами непрочь бы сделаться заядлыми телезрителями на старости лет. Впрочем, замечание о старости не совсем справедли­во: если приглядеться к иконке, повешенной в этом году, легко заме­тить, что перед нами фотография.

Две души живут в этом доме. Юмористически потешаясь време­нами над собственными стараниями и клятвенно заверяя нас, что в будущем году сдаст корову на колхозный скотный двор, Марья Ива­новна отдает все остающееся от артельных работ время карусели домашних обязанностей: выгнать корову, подоить, напоить, курам «бросить»... А в воскресенье ранним утром, горбясь под кошелка­ми, отправляется на дальние дачи продавать творог и сметану само­го превосходного качества.

Илья Дмитрич в нынешнем году может выходить на пенсию, но как-то не торопится с этим, оттягивая месяц за месяцем, хотя ему, не очень здоровому, перенесшему трудную операцию на желудке, ра­ботать на тракторе нелегко. Марья Ивановна то всерьез гневается на «бесхозяйственность» своего мужика, который домашними дела­ми занимается нехотя, то подшучивает: «Илью хлебом не корми — только машину подай!»

Он может, несмотря на строжайшие врачебные предписания, пропадать со своим трактором не евши с утра до ночи или, к ужасу жены, забежав домой в ее отсутствие, ополовинить чугунок, предна­значенный... поросенку. Зато, отлучась в холодную погоду, не забу­дет укрыть радиатор собственной телогрейкой.

Илья Дмитрич неразговорчив. Но, кажется мне, что не хочется ему на пенсию, скучно копаться только на своем участке. Не потому ли от него стало чаще попахивать водочкой... Неохота ему дотлевать головешкой, откатившейся в сторону от костра?

Я подумал, что эта неслышная человеческая драма могла бы обрести благополучный конец, окажись поблизости школа, по­добная описанной в одном очерке Михаила Жестева («Звезда», 1959, № 6). Три дня в неделю ребята изучают там на своем учас­тке (150 гектаров!) трактора и другие машины, постигают азы агротехники. О таких же «школьных МТС» говорится и в книге А. Михалевича.

«Я видел перед собой ребят, для которых трактор, комбайн были ничуть не сложнее, чем когда-то для крестьянских детей их возраста были конская упряжь, телега», — пишет Жестев. Представьте себе, какая это будет сила через несколько лет!

Ребята должны учиться не только водить тракгор, но и любить его. А кто их этому научит так, как немногословный Илья Дмитрич?

И даже если впоследствии им придется иметь дело с технически­ми новшествами, которые бы поставили в тупик их старого ментора, его сноровка и повадки останутся жить в них».

Зная о дальнейшем, все нараставшем развале сельского хозяйс­тва, легко теперь усмехнуться: «Мечты, мечты, где ваша сладость?» Но ведь подобные надежды разделяли и вышеназванные, позабы­тые ныне авторы, и более вдумчивый и осторожный Ефим Яковле­вич Дорош в своем «Деревенском дневнике», получившем большой читательский отклик.

В первые хрущевские годы возникли надежды, что партийное ру­ководство стало больше приглядываться к опыту самих крестьян и чуть ли не готово сесть за парту в «школе народной жизни» (дорошевское выражение). Да и были среди запечатленных писателем об­ластных, районных, колхозных работников такие ее ученики! И колхозников-то еще не полностью отучили от самостоятельности.