Андрей Турков - Что было на веку... Странички воспоминаний

Это потом начнут насаждать даже вокруг нашего Румянцева ку­курузу и всячески ублажать и удобрять эту пресловутую «королеву полей», а она хирела себе да хирела — не в пример исконному, но впавшему у властей в немилость клеверу, который упрямо рос, как этакий дюжий беспризорник.

Это потом у Марьи Ивановны огрежут часть усадьбы, тут же бур­но заросшую сорняком, запретят косить траву для коровы и обре­кут хозяйку на унизительное и недешевое паломничество к каким-то лесникам за ставшим дефицитом сеном.

Это потом будет вынужден преждевременно уйти на пенсию любимейший дорошевский герой — замечательный председатель кол­хоза Иван Федосеевич, которого начальство давно не жаловало за строптивость, читай — самостоятельность (кстати, его прототип но­сил ту же фамилию Федосеев, что и наши хозяева).

И начнут сходить со сцены люди, на чьих плечах столько держа­лось. Зимой 1973 года схороню я Марью Ивановну, предчувствуя, что и Илья Дмитрич ненадолго заживется без жены-няньки. И вы­нужденный выход на «заслуженный отдых» другого Федосеева тоже не затянется...

Послевоенные поездки мои по стране первоначально были связа­ны с командировками Союза писателей то в Саратов, то в Кишинев, то в тогдашний Горький (ныне Нижний Новгород), то во Владимир, то в Ростов-на-Дону, то аж в Туркмению, то в Кузнецк с Кемеровым, то в Североморск, то в Хакассию и Туву.

И везде я по преимуществу виделся, разговаривал, проводил вре­мя с литераторами. Да и это общение было по необходимости крат­ким, а знакомство — поверхностным. Редко с кем завязывались бо­лее или менее близкие отношения, как, например, с ростовским про­заиком Владимиром Дмитриевичем Фоменко, упоенно читавшим мне стихи Твардовского, которому был беззаветно предан. В свою очередь и тот ценил Владимира Дмитриевича, печатал его роман о драматической истории переноса казачьих станиц в пору строитель­ства Волго-Донского канала и почти нежно утешал автора, когда ра­бота над книгой застопорилась. Позже я писал и об этом романе, и по случаю шестидесятилетия его автора и всегда был, как и Нина, рад встрече с ним в известном Доме творчества в Малеевке.

Особую зарубку в памяти оставила поездка весной 1955 года во Владимир и Суздаль, в драматическую для меня пору развода с пер­вой женой и близящегося ухода из софроновского «Огонька».

Мы приехали туда на семинар молодых авторов вместе с пожилым писателем-сибиряком Ефимом Николаевичем Пермитиным. И по до­роге, и в гостинице он с волнением и горестным сарказмом рассказы­вал о своей недавней поездке на Алтай, где, к примеру, в азарте кам­пании по подъему целины распахивали даже горные склоны, а что­бы потом при уборке комбайны не опрокинулись, их «оборудовали» противовесом: досками, на которые садилось несколько баб!

Владимир и Суздаль жили тогда скудно, производили впечатле­ние мест, откуда давно отхлынула история, оставив лишь памятни­ки былого величия — замечательные, но обветшавшие и заброшен­ные соборы.

Печальным было и посещение в Суздали старого крестьянско-пролетарского поэта Ивана Абрамовича Назарова, обитавшего в не­уютном холодном доме. Вероятно, эта заброшенность ощущалась бы еще сильнее, если бы я знал, что знавал он и лучшие времена, ру­ководил созданным им в том же Суздале небольшим кружком писа­телей из народа, выпустил несколько сборников их произведений, а впоследствии в течение тридцати пяти лет составлял библиографи­ческий словарь подобных авторов, включавший более семисот пяти­десяти имен. Его труд был высоко оценен видными специалистами, однако так и остался неизданным.

«Рабочая гроза», которую Назаров страстно призывал в начале века, давно отполыхала (еще, слава Богу, что не сожгла ее певца) и ушла далеко за владимиро-суздальские горизонты.

Первая наша с Ниной совместная поездка была не больно ориги­нальной. В последние летние дни 1958 года мы по чьему-то совету отправились на Черное море, под Адлер, в местечко Леселидзе, где жили у малоприятной и жадноватой хозяйки.

Нина, в отличие от меня, великолепно плавала и вовсю наслажда­лась морем. И все же самое лучшее воспоминание оставила поездка на совершенно разбитом, дребезжащем автобусе куда-то подаль­ше от побережья, где мы вдоволь побродили по полям и взгорьям и ощутили дружелюбие и приветливость жителей. Так, человек, заня­тый переработкой фруктов, вдруг ни с того, ни с сего одарил нас ог­ромным свертком со своей «продукцией».

Воспользовавшись местной, совсем неплохой библиотекой, мы много читали (я выступал в роли «лектрисы»), в том числе прочли прекрасный сборник воспоминаний о Салтыкове-Щедрине, состав­ленный Сергеем Александровичем Макашиным, которого я знал по «Огоньку». Разохотившись же, добавили к этому еще и щедринские «Мелочи жизни».

Вернувшись в Москву, я не только написал рецензию в «Новый мир» на макашинский сборник, почти не получивший отзывов в пе­чати, но, кажется, впервые стал подумывать и о какой-то более се­рьезной работе на щедринскую тему. Окончательно же решился на это предприятие во время одного нашего с Ниной разговора в Ру­мянцеве после того, как была написана моя первая книга — о Твар­довском.

Хочется упомянуть, что на обратном пути из Леселидзе мы ока­зались в одном купе с очень приятными людьми — Викторией Ни­колаевной и Виктором Александровичем Лебедевыми. Сколько пом­ню, Лебедев, руководитель одного из крупнейших пермских заводов в Мотовилихе, весьма откровенно говорил не только о положении в промышленности, но и о некоторых коробивших его общественных установлениях, в частности, о «заласкивании» и «задаривании» де­путатов Верховного Совета, к которым принадлежал сам, в дни их пребывания на съездах.

В следующем, 1959-м году мы ради того, чтобы побывать в пуш­кинских местах, приехали в Псков... и совершенно влюбились в этот тихий, вроде бы и не такой уж знаменитый, но очаровательный сво­ими церквями и старинными домами город. Отсюда пошло наше ув­лечение древнерусской архитектурой, а Нина вообще уверяла, что только тогда окончательно ощутила себя русской.

Конечно, вдоволь налюбовались и Михайловским с Тригорс- ким, Святогорским монастырем, хотя и потешались порой над неко­торыми простодушными плакатами-пояснениями (к примеру: «Бе­реза, под которой любил сиживать Пушкин. Восстановлена в 1953 году»).

В общем, с этих мор мы решительно изменили излюбленному ку­рортниками югу и после поездки на Байкал в 1960 году решительно забирались все севернее.

Если на Байкале, и во время первой поездки от Вологды до Петрозаводска, Кижей и окрестных мест мы еще волокли с собой и на себе традиционные и тяжеленные чемоданы, то потом сменили их на рюкзаки и сразу обрели куда большую мобильность. Совсем без гостиниц в этих странствиях обойтись не удавалось, но самая интересная часть путешествий обычно была связана то с ночевками, то с более или менее продолжительным житьем-бытьем в избах, а то и на сеновале.