Андрей Турков - Что было на веку... Странички воспоминаний

На дальнейшем пути мы провели несколько дней в селе Лямца. Оно было сравнительно населенным, но жизнь постепенно отступала и отсюда. Огромный прекрасный луг на высоком морском берегу постепенно затягивался кустами.

— Прежде-то, — говорили нам, — крестьянин выходил в поле или на такой луг с топором за поясом: как увидит где пробившийся древесный побег, так тут же его и искоренит. Теперь же — некому...

Половину пути до села Пурнема мы проделали на моторке. Выса­дились возле одинокой крохотной избенки, где и заночевали.

Тишина вокруг стояла оглушительная. Но ранним утром раздался стук в окно. Невольно всполошились, выглянули — сначала в окно, потом — не без опаски — за дверь... Никого!

Настороженные, легли снова, но непонятный стук повторился. Тут стало совсем не до сна... И вдруг мы увидели, как к окну подлетела птица и стукнула по стеклу! Оказывается, так она охотилась на каких-то мошек, плясавших по нему, освещенному встающим солнцем.

Мы посмеялись, успокоились, но больше уже не ложились и, по­жалуй, были благодарны за эту «побудку», потому что иначе явно проспали бы удивительное по тишине и красоте утро.

Напились из родничка, бившего в ямке, кем-то вырытой и акку­ратно прикрытой досочкой, тронулись дальше и через несколько ча­сов, опасаясь близящегося дождя, укрылись уже в другой избушке, побольше и на сей раз явно обитаемой.

Действительно, вскоре с ближнего покоса явился и хозяин, вко­нец донятый комарьем. Сначала, говорит, спасался тем, что вре­мя от времени катался по земле, но потом все-таки не выдержал, сбежал.

Наутро мы были уже в Пурнеме.

Не удовольствовавшись лицезрением здешней прекрасной шат­ровой церкви, забрались вглубь «материка» — на Нижмозеро с его Никольской церковью, в места, уже в позапрошлом веке прельстив­шие художников Архипова и Рождественского, подолгу там живав­ших. А вот вернуться в Пурнему оказалось нелегко, потому что не­задолго до нас по этому пути прошла некая воинская часть и сво­ей тяжелой техникой окончательно доканала и без того дышавшую на ладан лежневку. А комарье так донимало, что, несмотря на уста­лость, мы всё старались прибавить шагу, по каковой причине Нина окрестила кровопийц «крылатыми помощниками».

Из Пурнемы до Онеги, а потом и вверх по одноименной реке ле­тели самолетом, что по тем временам обходилось крайне дешево. Неприхотливые «Аннушки» (Ан-2) садились на любом сколько-нибудь подходящем для этого лужку. Бывало, идешь на такой «аэро­дром» и встречаешь женщину, вяжущую веники. А это и есть «на­чальник аэропорта»!

Во многие места только таким образом и можно было попасть. И каково-то живется местным обитателям теперь, когда, как прихо­дилось слышать, немало подобных «авиалиний» перестали сущест­вовать из-за нерентабельности.

А какие «аппетитные», манящие уголки — блестящие змейки ре­чек, рощи, а порой затаившаяся в глуши деревянная церковка или ча­совня — возникали под крылом низко летевшего крохотного «лайне­ра»! До сих пор нет-нет и встанут перед глазами.

Спускаясь по Онеге, когда пехом, когда на теплоходе, мы порой снова брали в сторону, чтобы увидеть какую-нибудь церковь или даже монастырек, как поблизости от поселка Усть-Кожа, где нас ка­кое-то время сопровождала по придорожному плетню любопытная белка.

В одной из прибрежных церквей с проломанной крышей с болью в сердце увидели на полу огромную груду старых, уже осыпающих­ся, стоит лишь их коснуться, икон. А остановились мы там у быв­шего лагерного охранника, который утешал себя тем, что «никого не стрелил» на этой работе (разве что порой ударит за «провинность»).

Из приглянувшегося нам городка Онега перебрались сначала в одну деревню, где поле доцветавшего клевера как-то плавно перехо­дило в песчаный пляж, тянувшийся в обе стороны на целые километ­ры (и посещаемый, помимо нас, лишь стадом овец, удивленно воз­зрившихся на незваных «пришельцев»), а потом на Кий-остров. Там, используя сильно разрушенные здания монастыря, основанного еще патриархом Никоном, с грехом пополам функционировал плохонь­кий дом отдыха, где мы на время и нашли приют. С суровым обликом скалистого, заросшего мощными соснами острова забавно контрас­тировал огибавший его под льющуюся из судового репродуктора ве­селую музыку из брехговской «Трехгрошовой оперы» маленький бе­лый рейсовый катер, как-то всегда подымавший настроение.

Совсем иное, горькое и трагическое впечатление оставила поез­дка на печально знаменитые Соловки. Мы прибыли туда не сравни­тельно ухоженным туристическим пароходом из Архангельска, а ка­ким-то задрипанным суденышком из Онеги. Было раннее утро. На пристани и вокруг безлюдно. Возле причала ржавели какие-то ста­рые корабли, оставшиеся едва ли не с того времени, когда здесь в войну располагался учебный отряд Северного флота.

Подойдя к монастырским стенам, обнаружили незапертую дверь, проникли внутрь и... поняли, что попали в бывшие камеры!

Стоял холодный ветреный день, на крыше глухо погромыхива­ли кровельные листы, и не хватало только теней некогда томивших­ся здесь узников. Но, наконец, явилась сторожиха, разоралась и вы­дворила нас.

Признаться, под этим впечатлением мы и пребывали все немно­гие последующие дни, и восторги приезжих туристов по адресу кра­сот Соловецкого архипелага и идиллических прогулок по местным каналам нас изрядно коробили. Хотелось, подобно чеховскому Пете Трофимову, спросить: «Неужели вы не слышите голосов?!»

Рассказывают, что были случаи побегов отсюда на материк, но почти всегда неудачных и, увы, нередко благодаря бдительности ок­рестных жителей, которых за донос вознаграждали, хотя и не слиш­ком щедро (если не ошибаюсь, речь шла всего-то о нескольких кило­граммах селедки!).

Некая тень прошлого мерещилась и на мрачноватых и бедных кварталах города Кемь, через который мы возвращались в Москву.

«ЗА ГРАНИЦЕЙ». 3

Еще в «огоньковские» времена...

— Уже было, — заворчит читатель (буде он окажется...).

Но что поделать, если именно тогда я познакомился с новой коррес­понденткой журнала по Прибалтике Ниной Сергеевной Храбровой.

При первых ее шагах в «Огоньке» мне было поручено «отрецен­зировать» публикации дебютантки на страницах журнала, что я и выполнил в довольно жесткой манере. И потом она всю жизнь мне это шутливо припоминала.

Всю жизнь — потому что она оказалась ближайшей подругой своей полной тезки — Н.С. Филипповой, бурно радовалась нашему «роману» и откровенно поторапливала меня с женитьбой. До самой смерти (в 1999 году) она оставалась нашим верным другом.

Храброва была годом моложе тезки, росла в крестьянской семье в Причудье, то есть возле знаменитого Чудского озера. Эти земли в 1920 году отошли к Эстонии. Нина рвалась в Россию. Деревенские юноши, по ее рассказам, неоднократно пытались перебраться через границу, но как эстонские, так и советские солдаты стреляли в бег­лецов.