Андрей Турков - Что было на веку... Странички воспоминаний

Храброва обратилась к советскому консулу, который, однако, (добрая душа!) отсоветовал ей ехать в СССР, видимо, отлично зная, чем в то время могло обернуться исполнение ее мечты (ох, уж эти «связи с заграницей»!).

В 1940 году Россия сама «пришла» к ней, к восторгу девушки, полной энтузиазма и сразу же вступившей в комсомол. На следую­щий год она в качестве пионервожатой повезла группу детей в знаме­нитый пионерский лагерь «Артек». Там их застала войны. Из Кры­ма лагерь постепенно, с великими трудами перебрался аж на Алтай, о котором она всегда вспоминала с нежностью и благодарностью. Вся эта эпопея описана в книге Храбровой, на которую мы еле-еле ее подвигли: в свои литературные способности она никак не верила. Эстонские же «артековцы» сохранили привязанность к вожатой на долгие десятилетия.

Вернувшись в Таллинн, Нина приняла самое активное участие в общественной жизни, агитировала за советскую власть, чудом избе­жав однажды гибели от рук ее противников. Ведала «пионерией» и была избрана секретарем ЦК эстонского комсомола.

Тогда-то она н познакомилась с моей будущей женой.

— Нина Сергеевна, — отрекомендовалась одна.

— Нина Сергеевна, — с улыбкой повторила другая.

Посмеялись — и вскоре подружились.

Между тем в ЦК пошли интриги, и на очередном пленуме (или съезде?) Храбровой совершенно неожиданно не оказалось в списке нового секретариата.

Для нее, величайшей энтузиастки, это было страшным ударом, совпавшим с глубоко личными бедами.

В эту трудную пору ей, как выражались встарь, предложил руку и сердце товарищ по ЦК и такой же бескорыстный энтузиаст Борис Степанович Толбаст. Недавний фронтовик, он вскоре, как и их общий приятель, Герой Советского Союза Арнольд Мэри, угодил под кам­панию «борьбы с эстонским буржуазным национализмом» и тоже был снят с поста секретаря. Только после отчаянного письма Нины в столичные «инстанции» ему дали работу. Она же стала журналис­ткой — сначала в «Комсомольской правде», потом в «Огоньке», где и проработала до самого отделения Эстонии от СССР, чрезвычайно тяжело ею пережитого.

Храброва-то и соблазнила нас в 1959 году поехать отдыхать в Эс­тонию и купила путевки в дом отдыха в Аэгвийду. Дом был доволь­но захудалый, а главное, вокруг — и у местного персонала, и у жи­телей — ощущалась еле скрываемая неприязнь к русским (спра­ведливости ради, надо признать, что поведение некоторых наших соплеменников могло только подогревать ее). Как было не вспом­нить: «Зачем вы пришли? Мы вас не звали...».

Не помню уж — была ли это одна из последних «декад литера­туры и искусств», или еще какое-то мероприятие, в центре которо­го оказалась эта тогда «советская социалистическая республика», — но на следующий год после нашей поездки мне довелось принять участие в сем событии. Собрали нас, группу писателей и критиков, у Дмитрия Алексеевича Поликарпова, возглавлявшего отдел культу­ры ЦК КПСС (а прежде одно время работавшего в Союзе писателей). И суть, и подробности этого совещания прочно забылись — кроме пустяка, вместе с тем характерного. До начала разговора Поликарпов шутливо предложил собравшимся сложиться и купить галстук извес­тному литературоведу и тогдашнему заместителю главного редакто­ра «Знамени» Борису Леонтьевичу Сучкову, который легкомысленно явился без оного. За шуткой явственно проглядывал выговор.

Хотя мое участие в «мероприятии» свелось к тому, что я написал для «Литгазеты» коротенькую рецензию на сборник стихов Иоханнеса Семпера, вскоре начался довольно продолжительный «эстонс­кий» период моей литературной биографии. Определенную роль в том сыграло появление в Союзе писателей нового консультанта по эстонской литературе обаятельной Веры Андреевны Рубер. Едва ли не она и книгу Семпера мне порекомендовала, а года через четыре подбила стать председателем Совета по эстонской литературе. С той поры я не только ездил в Таллинн по различным поводам, но и не раз писал о появлявшихся в переводе книгах местных авторов.

В марте 1965 года я был включен в состав оч-ч-чень официальной делегации на празднование столетия писателя Эдуарда Вильде, воз­главлявшейся Георгием Александровичем Ивановым, тогда первым секретарем одного из столичных райкомов КПСС, а позже замести­телем министра культуры. Третьим в делегации был известный теат­ральный режиссер Андрей Александрович Гончаров.

Иванов, начинавший как актер, если не ошибаюсь, вахтанговско­го театра, вел себя с подчеркнутым демократизмом, который, впро­чем, тут же «сполз» с него, когда однажды за трапезой зашла речь о нашумевшем в ту пору выступлении прозаика Степана Павловича Злобина на московском писательском собрании.

Степан Павлович был из тех, кому обязан своим названием его роман «Пропавшие без вести»; как и его персонажи, «хлебнул лиха» в фашистском плену. Можно сказать, что ему еще повезло (если тут вообще можно говорить о везении!): среди советских солдат, осво­бодивших в 1945 году лагерь, где находился Злобин, оказался знав­ший его брат писательницы Веры Васильевны Смирновой, и вызво­ление Степана Павловича произошло быстрее и легче, чем обычно случалось в то время.

Он снова вернулся к литературному труду. Вслед за «Островом Буяном» вышел роман «Степан Разин», принесший автору Сталинс­кую премию. И можно было бы жить-поживать признанным масте­ром крупных исторических полотен, на которые был большой спрос, благоразумно минуя сторонкой иные, куда более животрепещущие темы, обнесенные незримой колючей проволокой запретов.

В госпитале вышеупомянутого лагеря истощенные, ослабевшие люди намеренно замедляли шаг перед тяжелой дверью — в надеж­де, что ее откроет кто-нибудь другой. Нечто похожее бывает и в ли­тературе.

Но Злобин не был бы самим собой — тем, кто создал в лагере подпольный комитет и руководил им, кто и после воины вступался за товарищей по заключению, чьи судьбы были тогда отнюдь не про­сты, — если бы спасовал перед «закрытой дверью» и не взялся за книгу о пережитом.

Она писалась долго. И без того трудная работа шла параллельно с хлопотами за былых товарищей по несчастью, сопряженными с ог­ромной перепиской и кропотливым сбором необходимых для этого документов.

Ни годы, ни болезнь не укрощали злобинского темперамента. Как один из героев «Пропавших без вести», он «рубит сплеча, коли где неправду заметит». Так, в декабре 1964 года он гневно обратил к тог­дашним руководителям Союза писателей лермонтовские слова:

— Вы, жадною толпой стоящие у трона...

Большой вышел скандал! «Правда» назвала злобинскую речь «идейно порочной». Книги смутьяна исчезли из издательских пла­нов. А следующей осенью он умер.

Так вот, Георгий Александрович Иванов выразил «свое» воз­мущение злобинской речью, я не согласился, и мы схватились при старательном «нейтралитете» Гончарова, который, думаю, в душе-то был на моей стороне, так как сам натерпелся от «жадной тол­пы», пусть и обретавшейся в «соседнем» ведомстве. После этого Георгий Александрович при встречах был со мной лишь холодно любезен.