Андрей Турков - Что было на веку... Странички воспоминаний

Но вот что удивительно: вглядываешься в лица побежденных, по­верженных, мертвых, пленных даков и их собратьев по несчастью, тоже ставших жертвами победоносной империи (есть там человек привязанный к пальме, — видимо, африканец или аравиец), и начи­нает казаться, что и художнику больно, жаль этого народа, этих пре­красных тел, которые покидает жизнь. А римляне изображены все на одно лицо — с отталкивающе-самоуверенным торжествующим вы­ражением.

Все это похоже не на восславление победы, а на какой-то траги­ческий репортаж из века Траяна. И молча, недружелюбно шумят вок­руг под ветром черные будылья уже обезглавленных подсолнухов, словно и до сих пор проклинают непрошенных римских гостей.

Эти поля переживут осеннюю непогоду, весной снова зазеленеют, а потом загорятся тысячами живых солнц. Так и человеческая куль­тура, воскресающая снова и снова.

А остатки монумента в Адам-Клиси пусть высятся, как мертвый ствол, как преступник, обращенный добрым волшебником в безглас­ный камень, как валун, оставшийся от «ледникового периода» истории человечества — тысячелетий рабства, угнетения, войн, нищеты (пери­ода, который все еще, увы, никак не сходит с исторической сцены!).

Несколько недель спустя мы с Ниной путешествовали по Сред­ней Азии и как-то, стоя перед знаменитой самаркандской мечетью Биби-ханым и любуясь удивительной росписью, обратили внимание на один орнамент.

Повторяющийся рисунок отдаленно напоминал рыбу, которая, жадно разинув рот, подплывала к яркому не то цветку, не то даже солнцу. Вот-вот проглотит! — Но так как рисунок все время повто­рялся, то цветок-солнце снова как бы воскресал за спиной рыбы, ус­кользая от погони и гибели.

Не думал ли создатель этой росписи о вечной борьбе жизни — со смертью, творчества — с разрушением? Или это просто моя фанта­зия? И я все же пытаюсь достучаться в «ворота Османа»?

ГОД НЕДОБРОЙ ПАМЯТИ

Началось все относительно «в личном плане» — с неприятностей у Нины на работе.

Собственно, они то и дело возникали со времени ее прихода в ре­дакцию журнала «Знание — сила» осенью 1965 года. Непросто скла­дывались отношения с ближайшими «подчиненными». Заместитель редактора, Лев Викторович Жигарев, уже давно работал в журнале и, вероятно, считал (да и не без основания), что сам бы мог его воз­главлять, кабы не все обострявшийся «национальный вопрос» (Жи­гарев был евреем). Ответственный секретарь редакции Глеб Анфилов тоже проявлял амбиции.

А тут еще разразилась подлинная по тем временам катастрофа. Звонит летом следующего, 1966-го года Борис Слуцкий. Я было собираюсь «покалякать» с ним о том, о сем, но он перебивает: «Нина дома? Позови!»

Она берет трубку, слушает — и только ахает... Оказалось, Борис был в туристической поездке в Англию вместе с давним работни­ком редакции Леонидом Финкельштейном и тот, исчезнув из груп­пы, попросил там политического убежища!

Чего это стоило Нине, подписавшей ему необходимую тогда для такой поездки характеристику, трудно себе даже представить. («За­тмило» эту историю только последовавшее вскоре бегство Светла­ны Аллилуевой).

И пошла писать губерния! «...К нам, — вспоминал впоследствии Григорий Андреевич Зеленко, работавший с Ниной еще в «Литга- зете», один из самых близких к нашей семье людей, — зачастили комиссии. И все они начинали с проверки гонорарных ведомостей (много ли псевдонимов, много ли евреев?), и ни одна не сочла нуж­ным переговорить с главным редактором — просто присылали вто­рые или третьи экземпляры результатов своих обследований.

Тогда разъяренная Нина Сергеевна пошла к высокому начальс­тву — Яковлеву, фактическому руководителю отдела пропаганды, и, увидев у него на столе первые экземпляры этих отчетов, спросила (а храбрости ей... участнице обороны Ленинграда, было не занимать):

— Объясните мне, пожалуйста, что происходит? Если было ука­зание не печатать евреев, то почему я, как главный редактор, с ним не ознакомлена? Если же такого указания не было, то почему комис­сии интересуются только одним вопросом: сколько среди наших ав­торов евреев?

Яковлев улыбнулся, засунул все три «наши» папки в шкаф и ска­зал: «Все. Никаких комиссий не было».

Однако и впоследствии журнал, пользовавшийся явным успехом у самых разных категорий читателей, многим «высшим чинам» не нравился.

По какой-то непонятной логике он с незапамятных времен чис­лился органом Министерства трудовых резервов. А его официаль­ным куратором был заместитель министра Денисов — тот самый, который пятью годами раньше в ранге посла, как я ранее упоминал, так глупо, казенно, самодовольно «инструктировал» нашу писатель­скую делегацию, что возмутил даже дипломатичнейшего Суркова.

Денисов был недоволен уже тем, что его пожелания полностью приспособить журнал к уровню учащихся ремесленных школ, под­ведомственных министерству, Нина старалась игнорировать. А тут весной 1968 года случилось так, что он вроде бы получил шанс взять реванш и рассчитаться с неслухом-редактором.

На обложке сигнального номера оказался неприятнейший типог­рафский брак: краска так расплылась, что от изображенной там крас­ной звезды словно бы отделялось нечто вроде капель.

Разразилась гроза! Что за капли?! На что намекаете?!

Но «взорливший» Денисов этим не ограничился и коршуном впился во весь номер, отыскав там все семь смертных грехов, начи­ная с публикации нового романа братьев Стругацких, которые дол­гие годы были на подозрении у «верхов».

Насмерть перепуганный Жигарев поспешил от всего откреститься и отмежеваться. Нина же, с трудом оправлявшая после случившегося годом раньше спазма головных сосудов, приняла всю «вину» на себя.

Министр Булгаков внял денисовским обличениям, разросшимся в огромнейшую докладную записку, и принял решение «освободить» (сиречь снять) проштрафившегося главного редактора.

Можно себе представить, что Нина переживала, но держалась очень мужественно и разве что, когда я провожал ее в один из этих черных дней в редакцию, маленький подвальчик во Втором Волконс­ком переулке, грустно проронила: «Хорошая была работа...». У меня прямо сердце сжалось.

Приказ министра предстояло, однако, согласовать с ЦК, о чем Булгаков с Денисовым самонадеянно заранее не позаботились. Меж­ду тем один из отделов этого всемогущего учреждения, в котором ра­ботали уже упомянутый столь известный впоследствии А.Н. Яков­лев и Н.Б. Биккенин, к журналу явно благоволил в отличие от друго­го отдела, где Нинино увольнение были готовы одобрить. Возникла распря, усугубленная тем, что при внимательном ознакомлении с де­нисовским сочинением сразу обнаружились и предвзятость, и явные подтасовки, да и просто-напросто глупость автора.