Андрей Турков - Что было на веку... Странички воспоминаний

Дело застопорилось на долгие месяцы, пока вдруг не было при­нято новое и поистине соломоново решение: передать журнал из ве­дения Министерства трудовых резервов во Всесоюзное общество «Знание», где изданию, и название-то носившему «Знание — сила», впрямь было самое место.

Это произошло уже следующей весной. Нина лежала больная на даче в писательском поселке Пахра, у наших добрых знакомых Жда­новых, когда Булгаков стал разыскивать ее, чтобы оповестить о слу­чившемся и о том, что она оставлена в прежней должности. К чести министра надо сказать, что, видимо, он не особенно настаивал на сво­ем старом решении, инициатором которого был не он, а Денисов.

Несмотря на свое «висячее» положение в летние месяцы 1968 года, Нина решила уйти в отпуск, и мы уехали в Карелию, куда нас зазывал молодой тогда писатель Станислав Панкратов.

Я познакомился с ним еще десять лет назад во время командиров­ки на Северный флот, где Панкратов работал в редакции. Его приста­вили к «гостю». Физиономия у Станислава была лукавая, слегка сма­хивающая на лисью, и юмором он обделен не был. Впоследствии я написал предисловие к одной из его книг, а с некоторыми его маршру­тами по излюбленным северным местам пересекались и наши. Увы, он сравнительно рано умер, будучи уже главным редактором журнала «Север», выходившего в Петрозаводске, где Станислав обосновался.

По приезде в этот город мы у четы Панкратовых не засиживались. Сначала улетели через Онегу на Водл-озеро и поселились на остров­ке, по соседству с которым стояла большая Ильинская церковь, а ма­лость передохнув после столичных передряг, совершили обратный перелет и двинулись осматривать многочисленные часовни по сове­ту и указаниям Вячеслава Петровича Орфинского, автора книги «Де­ревянное зодчество Карелии».

Надо сказать, что выбраться с островка на Водл-озере оказалось непросто. Разыгралась непогода, по озеру ходили внушительные волны, на которые мы взирали не без грусти и опаски. Но вдруг на ближний островок, с упомянутой церковью и кладбищем, откуда не возьмись, пришла моторка, из которой выбрались пожилая женщина и крепкий парень, водрузивший на плечи какой-то заботливо укутан­ный большой длинный предмет.

Мы, признаться, подумали, уж не кинооператоры ли приехали снимать храм (он того стоил!), однако спустя довольно продолжи­тельное время приезжие возвратились на берег уже налегке и засо­бирались в обратный путь. Тут мы стали во всю махать руками, что­бы привлечь внимание, и они переправились к нам через сравнитель­но небольшую протоку. Узнав, что они едут как раз туда, куда и нам, к самолету, надо, мы стали умильно проситься в «попутчики».

— А потонуть не боитесь? — серьезно спросил парень.

Мы, и правда, побаивались, но заверили, что — нет. Поехали... Было страшновато, но все обошлось благополучно.

Когда же мы поинтересовались, зачем они вообще приезжали в такую непогоду (и на наше счастье!), оказалось, чтобы привезти и поставить на родительскую могилу новый крест: женщина была откуда-то издалека и пережидать непогодь не могла.

И словно бы по контрасту с этим трогательным эпизодом мы че­рез несколько дней лицезрели близ одной деревни ветхую, полураз­рушенную часовенку, на стене которой размашисто, огромными бук­вами было намалевано «Фантомас».

Огорченная этим зрелищем, Нина сердито отвернулась и села по­одаль. Я же бродил вокруг и нашел яму с полусгнившими облом­ками. Начал рыться в этой груде и вдруг увидел столбики, видимо, от входных врат, изукрашенные простодушной резьбой — чашами с виноградом, побегами, листьями.

Немалого труда стоило отчистить грязь, срезать всякую гниль, а потом с грехом пополам уместить находку в рюкзаке. Зато теперь высохшие и даже как будто чуть серебрящиеся столбики эти красу­ются у нас в передней в компании с уже упоминавшимися северо­двинскими прялками, цепом и несколькими лемехами (конечно, не сошниками от плуга, а теми ромбовидными осиновыми дощечками, которымй, подобно черепице, покрывались крыши и главки деревянных церквей и часовен).

Однако вслед за этой удачей жизнь стала пасмурной.

Только мы обосновались в старой олонецкой гостинице, поброди­ли по городу и даже обзавелись кое-какими знакомствами, как я по легкомыслию ухитрился сильно простыть, и пришлось срочно воз­вращаться домой.

Но это были еще цветочки. Ягодки заалели, когда утром перед отъездом мы спустились позавтракать в буфет и по рычанию репро­дуктора поняли: что-то произошло с Чехословакией! Ясного пред­ставления о случившемся не было, пока проездом в Петрозаводске не позвонили Панкратову.

Понятно, ехали мы домой в похоронном настроении, рассеять ко­торое было нечем. «Личное» (все еще непонятное будущее Нины) и «общественное» дополняли друг друга.

Я же потерял возможность увидеть прежнюю, еще дружески и даже благодарно относившуюся к нам после войны страну и так на­зываемую «пражскую весну». А ведь как раз в ее начале Союз жур­налистов хотел включить меня в состав отправлявшейся в Прагу делегации. Я, конечно, был очень рад. Однако, когда это стали со­гласовывать с Союзом писателей, там мне дали от ворот поворот, сославшись на то, что два года назад я был одним из подписавших письмо с предложением взять на поруки (всего только! не оправдать не освободить!) Юлия Даниэля и Андрея Синявского.

Все той же злополучной осенью 1968 года не стало нашей с Ни­ной доброй знакомой, если не просто друга, — писательницы Алек­сандры Яковлевны Бруштейн.

Я много лет жил по соседству с ней, буквально в двух шагах от ее дома в Серебряном переулке, еще не рассеченном тогда пополам но­вым проспектом, но впервые встретился с ней только осенью 1953 года на обсуждении журнала «Советский Казахстан», происходив­шем в так называемой областной комиссии Союза писателей.

Комиссия эта имела какое-то более длинное название, которого я уже не помню, и помещалась всего в одной комнате известного «Дома Ростовых», насчитывая лишь несколько штатных работников (в том числе секретаря Анну Яковлевну Годкевич, скромнейшую, не­сшую множество всяких организационных обязанностей), но, по моему глубокому убеждению, по результативности мало уступала буду­щему Союзу писателей РСФСР. Он был создан несколько лет спустя стараниями Леонида Соболева, пришедшегося по сердцу Хрущеву своими выступлениями против «Литературной Москвы» и романа Владимира Дудннцева «Не хлебом единым». Соболев и возглавил этот союз, выделившийся из всесоюзной писательской организации, быстро обросший множеством «штатных единиц» и вскоре заняв­ший большой особняк на Комсомольском проспекте. (Сейчас все это представляется неким прообразом будущего отделения от СССР ель­цинской России). Но это — к слову.