Андрей Турков - Что было на веку... Странички воспоминаний

Тридцать пять лет назад С. тоже писала, что со вздохом вспомина­ет «ту далекую тырновскую ночь, и дождик, и то неожиданное чувс­тво доверия к тебе»: «Знаешь, что я придумала? Когда ты приедешь в следующий раз, мы обязательно и как можно скорее поедем в Тырново, поклониться этим улочкам и сказать городу «спасибо». (И сра­зу же — не желая показаться чрезмерно чувствительной — смешли­во добавила: «Конечно, потомки наши позаботятся о том, чтобы где-то была мемориальная доска...»). Теперь же одно из писем заканчивается грустно: «Как жаль, что мы уже не увидимся!»

Как знать, как знать... Но что бы то ни было, я повторяю блоковс­кие строки, которые приведены в одном ее письме:

...Мне печально и дивно,

Что приснился мне сон о тебе.

Сказанные от моего лица, они звучат вернее.

ВНОВЬ НА ЛЮБИМОМ СЕВЕРЕ

Лето 1971 года мы завершили поездкой на теплоходе вверх по Се­верной Двине, а на следующий год, наоборот, постепенно «спусти­лись» по ней, останавливаясь то здесь, то там и совершая «походы» в сторону.

В Сольвычегодск и Великий Устюг, который произвел особенно большое впечатление; и в церквях, пожалуй, не отстававших от мос­ковских по своему архитектурному «покрою» (нарышкинское ба­рокко), и в сохранившихся купеческих домах явственно ощущалась богатая культурная традиция былого мощного культурного центра, сыгравшего в Смутное время немалую роль в собирании сил для за­щиты от польской интервенции.

В настоящую глубинку вроде села Уфтюга. По путеводителю-то до него от двинского берега значилось двадцать пять километров. Ан опечатка вышла: на самом деле пятьдесят два! Пришлось туда доби­раться «в два приема».

Тамошняя шатровая церковь находилась в процессе реставрации, бог весть насколько умелой и добросовестной. Мы осматривали ее вместе с другими такими же странниками — мужем и женой, Аллой Назимовой и Виктором Шейнисом, тогда ленинградцами. Позже они перебрались в столицу. Виктор Леонидович «с головой» погрузил­ся в политику, был депутатом и написал впоследствии объемистый труд «Взлет и падение парламента».

Ниже по Двине мы побывали в Пермогорье, где как-то горько за­помнилась могила человека, умершего после Февральской револю­ции: в надгробной надписи он был назван «гражданином» — словно обряжен в новое, непривычное и радующее платье или, вернее, воз­веден в только что введенное звание. Тоже была пора надежд!..

И совсем иной горечью отдают воспоминания об остановке в Сельце в многодетной семье, где оба «кормильца», муж и жена, пили. Мы по неосторожности расплатились за постой с хозяйкой, и она тут же исчезла из дому с вполне очевидной целью... С тяжелым сердцем ушли мы оттуда!

Ох, уж эта повсеместная беда! Несколько лег спустя прилетели мы в архангельский город Шенкурск, отправились на поиски гости­ницы (между прочим, одну задругой минуя обезглавленные церкви), и повстречавшаяся старуха, укачав нам ее, прибавила:

— А магазин — вон он! Аль не пьешь?

Последнее было сказано с насмешливым недоверием...

В городке Емецк на главной улице привлекли внимание несколь­ко домов с памятными досками: здесь жили люди, погибшие в ста­линскую эпоху. Доски водрузили «запоздало» — как раз в те годы, когда в «верхах» о былых репрессиях опять предпочитали умалчи­вать. До «провинциалов» же эти новые веяния еще как-то не до­шли.

Из Емецка мы отправились в близлежащий Сийский монастырь, вошедший в русскую историю уже тем, что там содержался сопер­ник Бориса Годунова в борьбе за престол Федор Никитич Романов, постриженный в монахи под именем Филарета, впоследствии патри­арх и участник многих бурных событий Смутного времени.

Мы предвкушали красивую дорогу в зарослях шиповника, рас­писанную в книге-путеводителе «По Северной Двине», но, увы, она была «реконструирована», пролегала в пыли среди отвалов, где до­живали век выкорчеванные кусты, прежнее ее украшение.

Монастырь стоял среди тихих красивых озер, был в забросе (пом­нится, там помещался пионерлагерь). От хозяйки избы, где приюти­лись, наслушались мы горестных былей о военной голодухе, когда такими «эрзацами» питались, что дети криком кричали от запоров. Какие средства от них применялись, писать не решаюсь.

Добравшись до Архангельска, мы переплыли на Кольский полу­остров. На кладбище в Кузомени поражали огромные кресты, отда­ленно напоминавшие людей с мощным размахом рук. Их засыпало волнами песка, било ветрами. Некоторые уже упали, другие клони­лись к земле, но еще держались. Величественно-трагическое было зрелище.

Симпатичнейший местный учитель, у которого мы переночева­ли, повез нас потом на лодке вверх по реке поближе к «месту назна­чения» — деревне Варзуга. С нытьем и капризами увязался с нами и его отпрыск, который, когда мы его в пути угостили шоколадны­ми конфетами, неожиданно одну за другой побросал их в воду, к не­малому смущению отца. Ларчик просто открывался: мать работала продавцов в магазине, и, видимо, сыночек ни в чем отказу не знал. Как тут было не припомнить сийские рассказы...

Оставшуюся часть пути мы одолевали пешком, любуясь уже завидевшимся вдали силуэтом прекрасной шатровой церкви. В поисках очередного пристанища толкнулись и чью-то избу, откуда были спроважены в другую, куда скромнее, без сеней (оказалось, хозяин перед войной стпоил — не достроил).

Постучались, вошли. Хозяйка лежала на кровати, но, выслушав нашу просьбицу, встала — не без явной натуги: у Степаниды Егоровны Поповой, которую мы скоро, как и все, будем зватт тетей Стешей, вечно спину ломило — с тех пор, как в холодном море стаивала (рыбачила в войну).

Тетя Стеша — из самых лучших встреченных нами за жизнь людей! Работящая, скромнейшая и в то же время полная чувстыа собственного достоинства. Многое, наверное, оставалось в ее натуре невыявленным, нераскрытым. Она рассказывала, что была однажды направлена то ли на какую-то выставку, то ли на курсы. Во всяком случае, некие лекции им там читали, чему-то учили. Так ей дня было мало, и она ночами занималась! Соседки по комнате, где их поселили, невзначай пробудясь, поражались; опять эта сумасшедшая до свету сидит!

Нина быстро завоевала симпатию хозяйки, и тетя Стеша не только рассказывала нам о своей нелегкой судьбе (муж пропал без вести, как и многие в тех краях), пела частушки, подчас озорные, но и дали прочесть почти стершиеся письма из армии.

Одно так меня тронуло, что я потом не раз цитировал ето в пе­чати и в устных выступлениях. Оно стоит и вашего внимания, читатель:

«Скоро, наверно, уйдем поближе к основному делу, для чего призваны сюда. Ждем с часу на час. что скоро придется уезжать, так что скоро судьба наша будет решать нашу жизнь и последствия. Но, Стешенька, только не расстраивайся и очень не жалей меня, я иду на хорошее дело, на защиту родины, а если и последствия постигнут несчастные меня, тоже крепитесь, этим самым для себя будете делать лучше».