Карел Рихтер - Его звали Отакар

Ярош никогда не страдал от безделья. У него не было на это времени. В свободное время он с удовольствием делал из дерева различные предметы: рамку для портрета, фигурку какую-нибудь, трость. За таким занятием он мог бы, наверное, проводить целые часы. При этом он по-детски выпячивал губы, как будто свистел. Многие из своих творений он развесил на стенах в своей бузулукской квартире и при случае любил ими похвалиться. Он также любил фотографировать, с удовольствием собирал старые вещи. Его привлекали красивые, интересные вещи: стройная, точно нарисованная, церквушка, деревянный деревенский домик, украшенный резьбой, романтически укромные уголки.

Однажды, это было еще в Суздале, он пошел с Коваржиком побродить по округе, зашли в одну деревню. Их внимание привлек старый дом. Хозяин пригласил их в горницу. Ярош с интересом смотрел на стены, потолок, внимательно осмотрел стол, лавки, печь. По комнате шустро ходила красивая с косами девушка, лет пятнадцати, и поглядывала на гостей. Не успели они и глазом моргнуть, как на столе появился чайник, чашки… Когда Ярош с Коваржиком сердечно простились с хозяевами и вышли из дома, Ярош бросил:

— Правда, красивая? Ты заметил?

— Что ты, Ота! Ведь она же еще ребенок!

— Какой ребенок? Я говорю об иконе, что висит а углу. По-моему, ей лет сто пятьдесят…

Прошло две недели с того времени, как транспорт 1-го чехословацкого отдельного батальона выехал из Бузулука. 19 февраля 1943 года в 16 часов он прибыл на станцию Валуйки. Обычная картина: разрушенный вокзал и станционные постройки, отремонтированные на скорую руку железнодорожные пути, чернеющие в снегу воронки от разрывов бомб.

Первый этап пути на фронт кончился. Дальше придется идти пешком и только ночью, потому что немецкие самолеты, часто появляющиеся в небе, точно стервятники набрасываются на земле на все, что движется. Отступая, немцы уничтожали все, что могли: железнодорожное полотно, мосты, сжигали деревни, разрушали города.

Между тем фронт отодвинулся к западу от Валуек без малого на 350 километров. Бойцов ожидал трудный экзамен на выносливость и мужество.

Предстояло совершить ночные марши протяженностью от двадцати до тридцати километров. По бездорожью, снежным равнинам, где метут слепящие, колющие лицо острыми снежинками метели и свирепствует двадцатиградусный мороз. Когда мерзнут руки и ноги, а уставшее тело едва держится на ногах, когда лямки вещмешков и ремни оружия впиваются в плечи. Перед рассветом бойцы будут добредать до очередной деревни, указанной в маршруте, уставшие, с растертыми в кровь ногами. В шубах они повалятся прямо на пол и уснут как убитые. А те, кто послабее и возрастом постарше, будут еще идти, с трудом передвигая ноги, будто наполнившиеся свинцом.

Командиры будут покрикивать: «Прибавить шаг! Прибавить шаг! Не останавливаться!» Человек, который упадет и уснет в такой мороз, может замерзнуть. Самые тяжелые тренировочные марши в Бузулуке, которые вызывали недовольство и ругань, теперь будут казаться кое-кому детской забавой…

В 21 час началась разгрузка транспорта. Она продолжалась до половины пятого утра. Между тем пехотные роты батальона начали марш. На следующий день около двенадцати часов голова колонны подошла к деревне Борки. Уставшие люди расположились в домах на отдых. Многокилометровый бросок по заснеженным дорогам в мороз был крайне утомительным. Бойцам было нелегко. Оперативно изданный номер полевого вестника «Наше войско» обращался к ним:

«Вы совершили тяжелый переход, но придут еще более тяжелые испытания и мы должны будем их преодолеть. Будь то на этом марше или в предстоящих суровых боях с противником, нас будет окрылять сознание того, что о нас постоянно думает наш народ дома, он ждет от нас героической борьбы с немецкими оккупантами».

Иногда некоторые подразделения сворачивали с главного пути и шли по местности, пересеченной оврагами, речками. Неожиданно завязли подводы с полевыми кухнями. Все должны были помогать им выбраться из снежного плена. Хуже всего на чехословацких бойцов действовали метели. Временами мело так сильно, что не было видно соломенных вех, обозначавших путь к деревням. Приходилось идти по компасу, утопая по колено в снегу.

К утру солдаты и офицеры начинали засыпать на ходу. Сверхчеловеческое напряжение, монотонный ритм шагов притуплял чувствительность людей, мозг их погружался в состояние полусна. Бодрствовал только один центр, который руководил послушно работающими ногами. Бойцы молчали, разговаривать было не о чем. Сознание их сейчас подчиняло все одному — нужно идти вперед, спотыкаться, падать, но идти.

Первую, вторую, третью ночь идти еще было можно. Ноги кое-как слушались их. День отводился для отдыха. Когда свирепствовала вьюга, яростно бросавшая в лица чехословацких воинов кристаллики снега, то усталость чувствовалась сильнее. В такую погоду, когда хороший хозяин и собаку на улицу не выгоняет, все снаряжение сразу увеличивало свой вес — и валенки, и винтовка, и вещмешок за спиной.

Всякий раз, когда рота перед рассветом прибывала в указанный пункт размещения, бойцы разбегались по домам, сараям, чердакам, где квартирмейстеры нашли теплое место для отдыха. Кроме командиров, охранения и санитарок. Те обходили дома, обрабатывали потертые ноги, лечили простуженных.

Ярош никогда не ложится спать до тех пор, пока не убедится, что все его люди накормлены, здоровы и имеют место для отдыха. Потом еще проверит, как несет службу охранение, зайдет в штаб для получения дальнейших приказов. И только после этого он идет немного подремать. Так было позавчера, вчера, сегодня, так будет завтра и послезавтра.

Не успеешь и глазом моргнуть, как на местность опускаются ранние вечерние сумерки и снова надо собираться в путь. Марш проходит по местам январских боев. Чехословаки идут по пятам отступающего врага. Они видели уже много следов их варварства и дикости. Сожженный и разрушенный Воронеж, опустошенную местность вокруг Острогожска, деревни, от которой остались только печи да каменные фундаменты. Люди ютятся в землянках. Посмотришь один раз на такое и всю жизнь не забудешь, будешь содрогаться при одном только воспоминании: колодец, полный трупов стариков, женщин, детей, некоторые трупы обезображены. Нет, никак не хочется верить, что такое могли совершить люди.

— Это похуже, чем во времена средневековья, — проронил кто-то со злостью в голосе.

Одно дело слушать или читать о варварстве фашистов, а совсем другое — видеть его своими собственными глазами. В сердцах и мыслях бойцов и командиров батальона ширится ненависть к фашистским убийцам.