Карел Рихтер - Его звали Отакар

Как это говорил в Острогожске командующий Воронежским фронтом? Пусть ваши сердца никогда не задрожат от жалости, пусть ваши руки будут твердыми и беспощадными, когда вы будете громить жестоких насильников, врагов своего народа. Гоните их, не переставая, прочь вплоть до нашей общей победы.

«Так и будет», — мысленно давали многие из них в ту минуту клятву у колодца. Нам есть за что их убивать.

Аничка Птачкова держится мужественно. У нее еще болит рана на голове, но она никому не жалуется. Недостаток физических сил девушка возмещает напряжением воли. Не только дойти до очередного населенного пункта, но и добросовестно выполнить свои обязанности санитарки — вот ее девиз.

Пятнадцать минут отдыха, облегчения.

Но для всех ли это отдых?

Один солдат сел на сугроб и громко ругается:

— Сползла проклятущая! Что ни шаг, то мучение. — Он снимает сапог и поправляет сбившуюся портянку.

Волдырь-то какой! Кровавый. Санитарка снимает сумку, ловкими пальцами обрабатывает больное место.

И снова вперед.

Совершенно случайно она заметила, как кто-то из бойцов опустился под деревом, устроился в затишье. Винтовка на коленях, руки глубоко засунуты в карманы шинели. Аничка треплет уснувшего за плечо. Тот заругался, поднял голову, пробормотал что-то и снова втянул голову в плечи.

— Вставай! Надо идти! — не отступает от бойца санитарка.

Тот никак не реагирует на ее слова. На него не действуют даже хорошая трепка и удары по щекам.

— Ну и замерзай здесь! Замерзай! — зло выкрикивает она и делает несколько шагов. Потом оборачивается, — встает! Девушка облегченно вздохнула. Конечно, она бы его здесь не оставила, это был последний способ вывести его из сонного состояния.

— Давай сюда винтовку, все полегче будет, — предлагает она солдату, хотя сама устала дальше некуда.

Аничка забросила за спину винтовку и пошла, покачиваясь. Временами девушка покусывала себе губы и шептала: «Я должна выдержать, должна!»

Бессонные ночи, дьявольская усталость оковами висят на ногах, опускают веки.

Все помогают друг другу, несмотря на звания и должности.

При необходимости один берет другого под руку, второй перебросит на свое плечо винтовку друга, хотя бы на несколько минут. Ярош такой же, как и всегда. И откуда только у него берутся силы? Вот он тянет волокушу с боеприпасами, а через минуту уже подсобляет пулеметчикам, потом несет винтовку того, кто совсем ослаб, кого окончательно вымотали многие километры марша по снежной целине. Он регулярно обходит роту, помогает, советует, распределяет солдат так, чтобы рядом со слабым шел кто-нибудь посильнее, напоминает, когда видит какой-нибудь непорядок, хвалит ловких бойцов, которые из досок быстро сколотили сани.

В одной из деревень в тот момент, когда он опытным взглядом бывалого фотографа наводил свой фотоаппарат на санитарку, которая умело расправлялась с кровавым волдырем на ноге бойца, к нему подошел бледный, худой старичок с очками на носу и редкой седой бороденкой. На ватной телогрейке поблескивала медаль.

— Где ваш командир? Отведите меня к нему! — настаивал он. — Дело требует спешки.

— Что вы хотите? — спрашивает Ярош.

— Я буду говорить только с командиром.

— Я командир.

Бородатый старичок смерил Яроша испытующим взглядом с ног до головы.

— У меня есть предложение.

— Какое?

— Ваши ребята очень устали. И вот я и несколько моих соседей решили постоять вместо них в охранении. Мы все партизаны и чуем фрицев на километр. Это я вам говорю серьезно.

Ярош раздумывает, желая дать такой ответ, который бы не обидел старика.

— Почему вы молчите, товарищ командир? Мы действительно думаем серьезно.

Предложение заманчивое.

— А как бы вы поступили на моем месте? — попытался командир роты отсрочить ответ.

— Как? Я бы ничуть не раздумывал, — не задумываясь, сказал старик. — Так вы согласны?

— Я не могу сказать, что мои бойцы очень уж устали. Они должны привыкать к тяготам военной службы. В бою им будет несравненно тяжелее, — приветливо и в то же время довольно решительно произнес Ярош.

Но старичок не хотел просто так сдаваться. Он продолжал настаивать, уверяя, что на них, старых партизан, можно всецело положиться.

Командир роты хорошо знал, что его солдаты были бы очень довольны, если бы их освободили от утомительной службы после тяжелейшего марша, но он был непреклонен. Его командирское сознание не могло согласиться на какие-то компромиссы.

— Большое вам спасибо за заботу. Но не обижайтесь — предложение ваше я принять не могу.

Партизан пожал плечами и помрачнел.

— Как хотите, товарищ командир. Я только хотел помочь вашим ребятам, чтобы они хорошенько отдохнули, — объяснял он растерянно.

Дорога, по которой тянулись колонны батальона, проходила по местам, сплошь усеянным вещественными доказательствами недавнего разгрома гитлеровцев: исковерканными орудиями, подбитыми танками, остовами сожженных машин и даже еще не убранными застывшими на морозе трупами фашистов…

Иногда уставшие чехословацкие солдаты проходили по деревням, которым удалось избежать разрушений, тем длинным украинским деревням с разрисованными глиняными домиками. Квартирьеры заранее определяли места размещения рот на отдых, и колхозники с нетерпением ждали прихода бойцов.

— Чехословаки идут!

Двери домов гостеприимно раскрываются.

В печке весело полыхает огонь, хозяйка наливает в ушат горячей воды для мытья, по избенке гуляет запах украинского борща. Откуда-то доносятся приятные звуки гармошки…

Валенки будто становятся тяжелее после каждого пройденного километра. Морозы ослабевают, днем снег начинает подтаивать. Из тыловых складов интенданты привезли сапоги, и бойцы с радостью обменяли на них свои валенки.

Недалеко от Волчанска в снегу застряла машина с провиантом. В тот день солдаты и офицеры батальона получили только по четыреста граммов хлеба. Помогли местные органы Волчанска и жители села. Они предложили чехословацким союзникам все, что имели. Вареную картошку, молоко, хлеб.

Кое-где на месте бывших деревень торчат одни лишь печные трубы. Люди живут в землянках. С плачем рассказывают они о гитлеровских злодеяниях. Впрочем, им можно и не рассказывать об этом, бойцам самим все хорошо видно, и горло их сжимается от горечи и жалости. Незабываемы впечатления: «Вокруг бледнеющего месяца образовался большой белый круг, местность погружалась в темноту. Видимость сократилась до нескольких десятков метров. Где-то здесь должно начинаться местечко, древний и славный Муром. Мы уже прошли возвышенность, которая на нашей карте была зарисована квадратиками домов, но никаких строений еще не увидели. По обе стороны дороги возвышаются небольшие холмы. Неужели этот проклятый туман так густ, что мы не заметили из-за него город? Куда по крайней мере подевались дома, которые должны стоять у дороги? Или карта не верна? Командир передового отряда несколько раз измеряет азимут. Все в порядке. Мы идем правильно.