Карел Рихтер - Его звали Отакар

И вдруг кто-то крикнул: «Да ведь это же не холмы, а то, что осталось от домов!» Кровь застыла у солдат в жилах. Никто не произнес ни слова… Все только до боли сжали кулаки. Холмики пожарищ на краю городка, засыпанные снегом и слившись таким образом с местностью, сменились еще более жуткой картиной разрушенных кирпичных стен и сожженных деревянных домов, и торчащими обгорелыми бревнами внутри городка. Бойцы не нашли ни одного целого дома… У одной из кучек пепла и битого кирпича жалобно завыла собака…»

Едва батальон дошел до ближайшего места отдыха, как редактор газеты «Наше войско» сел за стол в хорошо обогретой горнице, вытащил из планшета блокнот и начал писать:

«Мы, бойцы чехословацкого пехотного батальона, находясь на марше на советско-германский фронт, празднуем двадцать пятую годовщину Красной Армии. Для нас и не могло быть более лучшего способа празднования этой замечательной даты, не могло быть более выразительного проявления нашей преданности, благодарности и любви.

Проходя по местам январских боев с немецким фашизмом, сожженным и опустошенным деревням и городам, мы лучше, чем кто-либо другой, находящийся за пределами Советского Союза, ощущаем и понимаем ненависть советского народа к врагу, его героизм, мощь и силу его армии.

Мы горды тем, что будем сражаться в качестве ее составной части… Мы утомлены маршем, некоторые из нас вымотаны до предела. Соберите в кулак все свои силы. Издалека, из концентрационного лагеря, который называется «протекторатом», на вас смотрит наш многострадальный народ. На вас смотрит и измученная Словакия…»

Полковник Свобода периодически обгоняет на санях колонны батальона. Он должен устанавливать контакт с местными советскими органами, воинскими гарнизонами. Иногда он идет с солдатами, подбадривает их.

— Послушай, — сказал он в один из таких моментов ротмистру Квапилу, — многие твои ребята отстали. Иди поучись у Яроша, у него никто не тащится сзади.

Квапил послушался и побежал раскрывать секрет Яроша. Все оказалось гораздо проще, чем он думал. Командир 1-й роты шел не впереди роты, как остальные командиры, а сзади. Он видел все свое подразделение, подгонял отстающих:

— Вперед, вперед! Быстрее! Никаких расслаблений!

Если Ярош видел, что боец действительно выбился из сил и может упасть, он брал его под руку:

— Давай сюда винтовку! — Он снимал с плеча бойца оружие, — Понесу немного. Потерпи. Скоро придем.

Конец февраля, последний день изнурительного перехода. Бойцы преодолевали десятый и последний этап трехсоткилометрового марша. Началась распутица. Снег превратился в слякоть, глина в грязь, обувь намокла, стала тяжелой. Солдатам кажется, что скоро они вообще перестанут поднимать ноги.

К утру, когда горизонт на востоке окрасился в серый цвет, до чехословацких бойцов донесся отдаленный грохот канонады. О близости фронта свидетельствовал и гул самолета. Чей? Наш? Никто не знал. Его не было видно. Скоро они вплотную ощутят дыхание фронта.

В самом хвосте роты идут, собственно не идут, а бредут братья Томановы. Старшего зовут Вилем, младшего Йозеф. Последний день марша, эти последние девяносто километров окончательно их вымотали. Они выбиваются из последних сил. Отстают.

— Да когда же конец-то наступит? — со стоном говорит Йозеф. — Я уже не могу.

— Потерпи! — подбадривает его Вилем. — Скоро мы придем, осталось немного. — Он сам мобилизовал всю свою волю, чтобы, превозмогая невероятную усталость, продолжать тащиться вперед.

Вдалеке вырастали очертания высоких домов. Если бы Томановы хорошенько вгляделись, они бы увидели город. Это был Харьков. Цель их марша. Но они идут с наклоненными головами и потому ничего не видят.

— Давай отдохнем, — предлагает младший.

— Нет!

— Ну хоть минутку, — клянчит Йозеф. — Одну коротенькую минутку.

— Идем! — подталкивает своего брата Вилем. Он знает, что если они сейчас сядут, то встать уже, наверное, не смогут.

— Боже мой, когда же это кончится?

— Через час завалимся где-нибудь в теплой комнате, — утешает Вилем вконец уставшего братишку. — Может быть, удастся поспать и на мягкой постели.

— Не болтай, — процедил сквозь зубы Йозеф. — Чего плетешь всякую ерунду?

Вилем приподнял голову и увидел знакомую фигуру надпоручика Яроша. Оба брата пришли в замешательство. Рота, наверное, уже бог знает где, и они ее задерживают.

— Сейчас нам попадет, — прогудел старший.

Ярош идет им навстречу. Он видит, что один из братьев едва держится на ногах, второй поддерживает его одной рукой, чтобы тот не свалился.

Они остановились перед командиром, опустив глаза. Ярош смерил отставших сердитым взглядом. Он был суров по отношению к солдатам на учениях в Бузулуке. Видимо, надо было с ними обращаться еще жестче, более тренировать.

В памяти командира моментально всплыл один из эпизодов тех бесчисленных двухдневных учений в Бузулуке. В течение обоих дней свирепствовал мороз. Воздух буквально звенел. До казармы оставалось пройти чуть менее двух километров. В нормальных условиях это, конечно, ерунда. Но в тот раз случилось следующее. Небо неожиданно потемнело, ветер усилился, превратился в ураган. И пошел снег. Началась вьюга, как на Урале называют метель. Ветер и снег били в колонну солдат, валили их наземь. Идти стало невыносимо тяжело, видимость совершенно пропала — не были видны впереди идущие товарищи. Морозный ветер швырял в лица колючий снег, залеплял глаза. Такой стихии никто из них еще не видел. Им казалось, что они вообще не дойдут до своей казармы.

В критический момент в голове ротной колонны появился Ярош. В руке он держал моток веревки, который предусмотрительно взял с собой в поле. Он привязал ее к своему ремню, а конец дал двум бойцам, которые шли за ним. Впереди шел конь, везший повозку, тот ни в какую метель не потеряет ориентации, за ним Ярош, а потом державшиеся за веревку два солдата. Они образовывали как бы своеобразный наконечник, который пробивал дорогу вперед. Бойцы добрались до казармы из последних сил. Некоторые не пошли даже ужинать, настолько были вымотаны. Почистив оружие, они сразу легли спать, полагая, что на следующий день после такого пережитого ими ужаса командир даст им отдохнуть.

Но они ошибались. К утру, раньше времени обычного подъема, в роте была объявлена тревога. Мороз на улице стоял трескучий, луна и звезды лили холодный жемчужный свет на заснеженную округу. Временами луну закрывали темные длинные тучи и тогда становилось совсем темно. Солдаты строились медленно, неохотно. На них, конечно, сказалось трудное двухдневное учение. У некоторых разошлись нервы, слышалась брань, недозволенные возгласы.

Надпоручик Ярош стоял во дворе, терпеливо ждал, когда в строй станет последний солдат. В нем поднималась волна злости, но он не давал ей выплеснуться наружу. Злость плохой советчик командиру в воспитательной работе. Он понимал, что бойцы устали, не выспались — но солдат должен научиться переносить тяготы и лишения.