Дебора Фельдман - Неортодоксальная. Скандальное отречение от моих хасидских корней

Позже, когда Баби закончила прибирать оставленный им кавардак, она села за кухонный стол с побелевшим лицом. Складывая кухонные полотенца, я слышала, как она шепчется с кем-то по телефону. Он везде напачкал, оставив аккуратные кучки стула на ковре. У меня сердце щемило за Баби, которая совсем не считала, что держать Баруха взаперти под лестницей — хорошая идея, но все же молча согласилась на это — как делала всегда, когда Зейде единолично принимал решения.

И все же я понимала, почему Зейде поступил именно так, — в нашей общине было немыслимо отправить умственно больного человека в учреждение. Разве могли мы доверить лечебнице, которой управляли гои, уход за хасидом и надеяться, что там обеспечат его потребности? Даже безумцы не освобождаются от обязанности блюсти законы и традиции иудаизма. В каком-то смысле Зейде проявил отвагу, взяв на себя заботу о душе Баруха, пусть даже и не будучи готовым справляться с проявлениями его психоза. Мне было жаль Баруха, который теперь будет заточен в незнакомом месте, где его не понимают, и больше никогда не сможет вернуться в единственную знакомую ему общину.

Дети приносят больше всего нахес — величайшую гордость, — всегда говорит Зейде, — и величайшую боль. Цаар гидуль баним [72] Горе взращивания сыновей (др. — евр.). — мучения при воспитании детей — это главнейшее испытание веры на прочность, считает он. Бог дает нам детей, чтобы всю свою жизнь мы страдали, стремясь обеспечить их, защитить их и создать из них благочестивых слуг Ашема.

Притеснения у Зейде в генах. Многие поколения его предков, обитавших в Восточной Европе, переживали погромы, не так уж сильно отличавшиеся от гонений во времена Гитлера. Мне не понять, как человек, у которого в роду столько боли и потерь, может добровольно продлевать гнет над самим собой. Зейде ограничивает себя в мелочах, лишает себя безобидных удовольствий, но при этом кажется, что сами эти лишения приносят ему удовлетворение. Неужели чувство вины побуждает моих родных налагать на себя бесконечные страдания и сносить тяготы, не допуская даже возможности облегчить себе жизнь?

Я думаю, что боль приносит Зейде чувство очищения, искупления. Пятничными вечерами он кладет ладони на восточную стену в столовой и своими словами молится Богу, и, когда он молится, слезы дождем сбегают по его щекам, чего я никогда не видела у других мужчин. Думаю, что так ему становится легче, что боль позволяет ему жить, не испытывая отвращения от пресыщенности мира, который его окружает. Зейде убежден, что души приходят в этот мир, чтобы очищаться страданием перед тем, как отправиться на тот свет, и жизненные испытания приносят ему утешение. Лишения не вызывают во мне подобных чувств. Из-за них я ощущаю себя грязной и раздраженной, и плач забивает мне горло и ноздри до тех пор, пока я снова не смогу дышать без боли. И все же я способна сносить их, как это делают все дети и внуки Баби и Зейде. Лишения — наше общее наследие.

— Я выжила только ради того, чтобы ты могла родиться, — периодически напоминает мне Баби. Зейде соглашается.

— Сколько раз я гадал, почему остался жив, — размышляет он вслух. — Но со временем мне стало ясно, что у меня должны были родиться дети и внуки, и моя обязанность — вырастить из них хороших евреев, эрлихе йидн [73] Правоверные евреи (идиш). , и что в этом и заключается смысл моей жизни. Я бы не посмел растратить бесценный дар, которым меня наградили, когда столь многие оказались его лишены. — Он достает остатки еды из холодильника и перемешивает их в одной кастрюле, творя себе обед. Он не разрешает Баби выбрасывать пищу.

Баби срезает плесень с овощей и кладет их обратно в холодильник. Свежеиспеченные торты и пироги хранятся в морозилке для особенных случаев, и после того, как их разрежут и посмакуют, Баби собирает все оставшееся до крошки и снова прячет в холодильник. Я мечтаю о магазинных снеках типа шоколадных батончиков и картофельных чипсов, поскольку сейчас расту и вечно чувствую себя голодной, и между трапезами у меня в желудке словно открывается бездонная пропасть.

Голод, который терзает меня, физический — но не только; это пустота, которая требует заполнения хоть чем-то, и еда — самый доступный вариант. Как объяснить мои отношения с едой, которой кормит меня Баби? Я в деталях продумываю историю каждого блюда, фантазируя о том, как оно появилось на свет, и тем самым утоляю аппетит, который кажется чем-то большим, чем просто свербящая пустота в желудке. Зияющая бездна во мне грозит разверзнуться еще шире, если я не заполню ее всем, чем могу. Еда — временное спасение, но лучше уж с ней, чем жить с той опустошенностью.

В последнее время на меня находят странные приступы. Когда Бабе и Зейде уходят и я остаюсь дома одна, меня не отпускают мысли о пирогах в морозилке. Они так громко взывают ко мне, что я не могу думать ни о чем другом, не могу сосредоточиться даже на самой увлекательной книге. С виноватым видом я открываю морозильник и взираю на штабеля затянутых фольгой емкостей с яблочным пирогом, шоколадным брауни, ореховой помадкой и мраморным кексом. Всего лишь крошечку, говорю я себе, осторожно вынимая из морозилки лежащий сверху пирог. Но как только он оказывается передо мной на кухонном столе, я отрезаю и отрезаю от него ломти, заталкиваю их пальцами в рот и глотаю так быстро, как только могу, подстегиваемая страхом, что меня могут застать на месте преступления. Набивая рот кусками политого глазурью брауни, я смотрю, как вокруг меня сыплются жирные крошки. Повзрослев, я буду помнить то чувство отчаяния, которое испытывала, сознавая, до чего докатилась. Позже я тщательно оттираю кухонный пол, решительно настроенная замести все следы; еда вызывает во мне те же угрызения совести, что и чтение. Я живу с непреходящим ощущением, что совершила нечто ужасное, но все равно не насытилась.

Я решаю, что, когда вырасту, не буду жалеть денег на еду. Иногда меня тянет к простым удовольствиям вроде свежего помидора с крепкой кожицей и нежной мякотью. Я вытягиваю четвертаки из пушке [74] Копилка, банка для сбора пожертвований (идиш). — коробочки, куда Баби складывает мелочь на благотворительность, и покупаю румяные арбузные ломтики, которые ем на крыльце, роняя капли сока и черные зерна в цветочные горшки. Через несколько недель их мелкие всходы пробиваются между петуниями, и Баби с удивлением выдергивает их и изучает, прежде чем провозгласить сорняками.

На заднем дворе клубничная поросль начинает свешивать завязи на известняковые тропинки, а дикие розы прокладывают путь вверх по забору, увенчанному колючей проволокой. Кусты ежемалины [75] Она же логанова ягода — гибрид малины и ежевики. тяжело нависают над крыльцом. Баби переживает, что они заслоняют солнце ее тюльпанам, но Зейде говорит, что срезать их нельзя, потому что это плодовые деревья, а библейский закон плодовые деревья срезать запрещает. Даже прищипывание под большим вопросом.