Дебора Фельдман - Неортодоксальная. Скандальное отречение от моих хасидских корней

Я не вижу, что происходит в прихожей, но слышу топот нескольких человек, приглушенные шепотки и быстрое шарканье подошв о придверный коврик, прежде чем голоса гостей заполняют дом.

Сначала я вижу женщину в шпицеле , ту, кого буду звать швигер — свекровью, и мужчину, должно быть ее супруга, такого же низкорослого, с обвислой седой бородой и жесткими холодными глазами под сенью изрядно сморщенного лба. Дочери не видать, отмечаю я с оттенком облегчения. Я замечаю, как между супругами мелькает плоская черная бархатная шляпа — плотчик , широкие поля которого скрывают лицо того, кого мне хочется незаметно рассмотреть.

Плотчик , внезапно застываю я от шока. Не высокая бобровая шапка, как у дяди, и даже не крах-хит , как у Зейде, а плотчик ! Неужели никто этого не замечает? Панический вопрос проносится у меня в голове и заполняет ее целиком. Плотчик — широкая бархатная шляпа с низкой тульей и едва заметным кантом — это признак ароина, сторонника Аарона, старшего сына ребе. В нашей семье все сплошь золли. Мы верим, что истинный наследник Сатмарской династии — это Залман Лейб, третий сын ребе. Мне следовало что-то заподозрить, учитывая, что эта семья из Кирьяс-Йоэля, где девяносто процентов местных жителей поддерживает Аарона. Но мне и в голову не приходило, что такой вариант вообще возможен. Несмотря на то что Зейде не допускает обсуждения политики в своем доме и за его столом запрещено говорить о вражде между сыновьями ребе, всегда было понятно, что дедушка не симпатизирует Аарону и его радикальным методам. И он же выдает меня за ароина?

Я совершенно выбита из колеи, но здесь, на глазах у всех, не могу ничего сказать. Парень стоит, спрятав ладони в рукавах своего черного атласного рэкла [170] Рэкл — разновидность традиционной верхней одежды у хасидов, по силуэту напоминает нечто среднее между халатом и плащом. : плечи ссутулены, смотрит вниз, как и положено любому скромному мальчику из ешивы. Я замечаю, что у него светлые пейсы, которые аккуратно подрезаны на уровне подбородка и закручены в толстые блестящие спиральки. Когда он двигается, они мягко пружинят вверх-вниз.

Я вижу, как кончик языка нерешительно выползает из бледно-розовых губ и украдкой проходится по ним, а затем быстро ныряет обратно, будто и не показывался. Я вижу золотистый пушок, обрамляющий тяжелую челюсть, — подростковый пушок на лице у мужчины, которому, как мне известно, двадцать два года. Не похоже, что он бреется, должно быть, у него от природы не густо с растительностью. Я знаю, что зовут его Эли [171] Производное от имени Йоэль, которое носил первый Сатмарский Ребе. , — так же, как и всех его ровесников, именем первого и величайшего Сатмарского Ребе, ныне усопшего, за трон которого воюет его семья, раздираемая алчностью и завистью.

Сейчас их борьба протекает в светских судах, и это шанде, хилуль Ашем [172] Шанде — позор, скандал (идиш), хилуль Ашем — богохульство, позор перед лицом Бога (др. — евр.). , как говорит Зейде, позор перед Богом. (Когда он сердится, то повышает голос, стучит кулаками по столу, и от этой вибрации фарфоровые блюдца скачут, а кубки звенят.) Он ненавидит, когда наше грязное белье вываливают на всеобщее обозрение. Когда победитель будет назван и дело закроют, говорит он, больше не о чем будет спорить. Быть сатмарцем станет позорно. Может, он и прав, я не знаю. Я не чувствую себя своей среди сатмарцев. Сатмарская кровь не определяет меня, она не клеймо на моей ДНК. Уж конечно, я смогу избавиться от этого ярлыка, если захочу.

Интересно, ощущает ли себя сатмарцем Эли — чувствует ли он, что у него это в крови и что от этого никуда не деться. Я делаю мысленную пометку спросить его об этом, когда мы останемся наедине. Смелый вопрос, но я смогу спрятать его за невинными фразами. Мне нужно прочувствовать, что он такое, понять, есть ли у него собственные представления о нашем мире, или он как попугай вторит мнениям тех, кто его окружает. Пусть в вопросе брака мое слово и не имеет веса, но в эти отношения мне все-таки хотелось бы войти вооруженной всем возможным знанием и рычагами давления.

Мы набиваемся в маленькую столовую Хави и рассаживаемся за столом: я оказываюсь прямо напротив Эли, Хая справа от меня, а Баби слева, Зейде во главе стола, а Шломе, мой будущий свекор, и его жена справа от него, и где-то в хвосте суетится Хави, раздавая всем минералку и линцский торт [173] Линцский торт — открытый миндальный пирог с джемом. . Жесткая подушка с бархатной обивкой, на которой я сижу, кажется каменной.

Зейде и мой будущий свекор по традиции произносят двар Тора [174] Слова Торы (др. — евр.). и добродушно подначивают друг друга, обсуждая еженедельный отрывок из Торы. Наблюдая за тем, как они обмениваются мнениями, я испытываю явную гордость за то, что Зейде очевидно обладает в этой беседе духовным превосходством. Разве есть на свете более ученый муж, чем мой дедушка? Даже Сатмарский Ребе признал, что он талмудист-гений. Мой будущий свекор мал, как статью, так и умом, замечаю я, рассматривая его непримечательное лицо, на котором вращаются глаза-бусины. Ему бы стоило гордиться возможностью пообщаться с моим дедушкой. Я уверена, что Зейде был бы рад организовать мое замужеством с человеком происхождением повыше, но, увы, несмотря на череду недавних успехов, я, со своей-то родословной, все же не тяну на замужество с кем-то из верхушки общества.

Когда формальный обмен любезностями завершается, взрослые поднимаются и дружно удаляются в кухню, оставляя нас с Эли за столом вдвоем. Я не поднимаю головы и тереблю разлохматившуюся оборку скатерти, одержимо вожу пальцами вдоль линий узоров. Парень должен заговорить первым — уж это-то я знаю. Если он не заводит разговор, я просто должна сидеть и молча ждать. На секунду я бросаю взгляд на дверь, чуть-чуть приоткрытую, чтобы не нарушать правила приличия, и задаюсь вопросом, подслушивают ли нас. Я знаю, что все остальные в соседней комнате.

Наконец он нарушает тишину — ерзает на стуле и поправляет одежду.

— Моя сестра рассказала, что ты учительница?

Я утвердительно киваю.

— Очень хорошо, очень хорошо.

— А ты? — спрашиваю я, отбивая его первую слабую подачу. — Ты еще в ешиве? Что там делают в двадцать два года? Там есть твои ровесники? — Я знаю, что, упоминая его возраст, давлю на больное место. Большинство парней женится самое позднее в двадцать лет. Эли старше и все еще холост, поэтому его младшим братьям и сестрам пришлось дожидаться его помолвки, прежде чем свататься самим, и любой на его месте испытывал бы за это вину.

— Ну, мне вроде как пришлось ждать, пока ты подрастешь, — мило улыбается он.