Дебора Фельдман - Неортодоксальная. Скандальное отречение от моих хасидских корней

Туше. Спрошу-ка про шляпу.

— Твои родные из ароинов? Я вижу, что на тебе плотчик .

— Моя семья держит нейтралитет, — отвечает он после недолгой паузы и снова облизывает губы, словно такое омовение рта после каждого его изречения — это духовная необходимость. Своего рода ритуал очищения.

У меня четкое впечатление, что он прилежно следует отрепетированному сценарию, что готов сказать что угодно, лишь бы убедить меня в том, во что я хочу поверить. На каждый свой вопрос я получаю осторожный, бессодержательный ответ. Когда он говорит, то теребит пальцами свои блестящие золотистые пейсы, будто все еще сидит в ешиве за учебой.

— Хочешь еще минералки? — спрашиваю я, не зная, в какую сторону направить разговор.

— Нет, спасибо, я не хочу пить.

Мы беседуем еще некоторое время; вопросы в основном задаю я, а он отвечает. Он рассказывает мне о своих путешествиях: отец возил его в длительные туры по Европе ради посещения мест захоронения известных раввинов. Эли и девять его братьев проехали всю Европу, скрючившись на полу автофургона, делая остановки только ради того, чтобы помолиться возле надгробий.

— Ты побывал в Европе и видел одни только могилы? — спрашиваю я, стараясь не выдать голосом свое презрение. — И больше ничего?

— Я бы, может, и хотел, — отвечает он. — Но чаще всего отец не разрешал. Но я хочу однажды вернуться и посмотреть там все.

Меня тут же накрывает сочувствием к нему. Разумеется, дело в его отце, узколобом человеке, столь озабоченном духовностью, но слепом ко всему прочему. Зейде никогда не отвез бы сыновей в Европу, запретив им при этом смотреть на достопримечательности. Он всегда говорит, что мир был создан для того, чтобы мы восхищались его великолепием. Быть может, мы с Эли вернемся в Европу вместе — я всегда мечтала повидать мир. Внезапно перспектива брака, который может стать моим билетом на волю, кажется очень заманчивой.

В любой момент нас могут прервать, но я хочу еще раз попробовать вывести Эли на честный разговор. Я наклоняюсь поближе к нему, руки мои спрятаны под столом и покоятся на коленях.

— Знаешь, я не обычная девушка. Ну, то есть я нормальная, но не такая, как все.

— Да уж, вижу, — отвечает он с несмелой улыбкой.

— Ну, я просто решила, что должна это тебе сказать. Скорее даже предупредить. Со мной не так-то просто.

Эли внезапно расслабляется и раскрывает руки перед собой на столе. Я замечаю переплетенные вены, проступающие под крупными мозолистыми буграми на его ладонях, и толстые красные прожилки. Это руки работяги, грубые, но красивые.

— Знаешь, с этим у меня проблем нет, — говорит он с совершенно искренним видом. — Я такой человек, которому со всеми просто. Я не переживаю. И тебе не стоит.

— В каком смысле тебе со всеми просто?

— Ну, у меня среди друзей есть довольно непростые люди. Знаешь, мне с ними интересно. Они оживляют обстановку. В мире слишком много скучных людей. Я бы предпочел жизнь с той, у кого есть характер.

Создается впечатление, что он проходит прослушивание на роль моего жениха, хотя мы оба знаем, что все уже решено. Но его поведение подкупает, он словно действительно хочет, чтобы большой любви нашлось место там, где ей быть не суждено. И все же я испытываю облегчение от его заявлений, потому что чувствую, что сделала то, что следовало. Что бы ни случилось в дальнейшем, моей вины в этом не будет. Я предупредила его, что со мной не просто.

Когда Хая открывает раздвижную дверь в столовую и вопросительно на меня смотрит — закончила ли я, — я утвердительно киваю. Я понимаю, что знаю о нем не многим больше, чем тридцать минут назад, но я хотя бы увидела, что он русый и голубоглазый, с открытой широкой улыбкой, демонстрирующей все его зубы. У нас точно будут красивые дети.

В коридоре Хая ищет в моем лице одобрение, ожидая моего формального согласия, прежде чем мы присоединимся к остальным. Ее глаза светятся предвкушением, но это единственная перемена в ее лице. В остальном она, как обычно, невозмутима. Из узкого темного коридора у меня нет иного пути, кроме как к свету в кухне и празднику, который меня там ждет. Мне некуда пойти, ответь я отказом; другого выхода тут нет. Я должна ответить кивком и улыбкой, что я и делаю. Но не ощущаю при этом грандиозности момента, которой ожидала.

В кухне алкоголь уже разлит по серебряным кубкам, расставленным перед мужчинами, чтобы те могли провозгласить лехаим [175] За жизнь! (др. — евр.) — традиционный еврейский тост. и объявить нас женихом и невестой. Хая начинает обзванивать всех наших родственников, я звоню паре одноклассниц и сообщаю им новость, и вскоре дом переполняется людьми, которые целуют и поздравляют меня и моего будущего мужа.

Моя будущая свекровь преподносит мне уродливый серебряный браслет с цветочным орнаментом (я притворяюсь, что он мне нравится), а мои подружки приходят с воздушными шарами, румяные с ночного морозца. Хая делает фотографии на одноразовый фотоаппарат Kodak.

Мы назначаем дату свадьбы в августе, через семь месяцев. До свадьбы я смогу увидеть жениха только разок-другой, и Зейде неодобрительно относится к тому, чтобы хосн [176] Жених (идиш). и кале болтали по телефону. Когда все расходятся, я прощаюсь с ним и стараюсь запомнить его лицо, потому что это единственное в нем, что не вызывает у меня сомнений. Но этот образ быстро угасает, и спустя две недели кажется, что я его никогда не видела.

Шпринца, младшая сестра моего жениха, обручается через неделю после нас. Ей двадцать один год, и обручиться раньше она не могла, потому что ее старший брат все еще был холост. Мне не понять, как кому-то могла понравиться та девушка, которую я видела в гастрономе — с этими торчащими зубами и жестким взглядом, с грубым голосом и мужеподобными манерами. Оказалось, что она выходит замуж за лучшего друга Эли, и мне кажется, что затеяла она это только ради того, чтобы быть как можно ближе к брату — раз уж браком сочетаться она с ним не может.

Они с Эли очень близки, рассказала она мне в вечер нашей помолвки, оттащив меня в сторонку ради совместной фотографии. Ближе, чем любые брат и сестра. Она произнесла это, сверля меня взглядом, из-за чего ее слова показались мне угрозой и прозвучали как «Мой брат никогда не полюбит тебя так, как любит меня».

Но он, конечно, полюбит. Я всегда буду для него на первом месте. Я красивее, приятнее и веселее, чем она, — разве можно предпочесть ее мне?

На следующей неделе у нас с Эли тноим [177] Брачный договор (идиш), от др. — евр. «условия». Договор об обязательствах по организации свадьбы и праздничная вечеринка в честь помолвки. — вечеринка, на которой мы подпишем договор о помолвке. Как только тноим подписан, обратного хода больше нет. Раввины говорят, что лучше уж развестись, чем разорвать договор о помолвке. На вечеринке я получу свое кольцо с бриллиантом (надеюсь, изящное, в моем вкусе) и подарю Эли часы жениха. Вместе с тетей Хаей я отправляюсь в ювелирный и выбираю часы Baume & Mercier с гладким золотым циферблатом и золотым сетчатым браслетом за две тысячи долларов. Хая выписывает чек на предъявителя, который Зейде выдал ей без тени сомнения. На мои нужды никогда прежде не тратили такие деньги, и мне с трудом верится в происходящее. Внезапно деньги вообще перестают быть проблемой. Финансы безграничны, когда речь идет о моей помолвке. В бутике Хая выбирает темно-бронзовое бархатное платье с атласной оборкой цвета меди и отдает его портнихе, чтобы та подогнала его точно по моей фигуре. (Хая говорит, что хорошее ателье — лучший друг женщины.) Тетя Рахиль подстригает мне волосы в короткий «боб», так что шея видна над высоким воротом платья. Она говорит, что к свадьбе волосы отрастут.