Аркадий Шевченко - Разрыв с Москвой

Энергичный, дисциплинированный и постоянно занятый, Добрынин вынужден придерживаться жесткого дневного расписания; его временной график еще более уплотняется из-за необходимости уделять внимание борьбе с раковым заболеванием, которым он, насколько известно, страдает уже давно.

Особой заслугой Добрынина следует считать заметное улучшение качества информации, поступающей в Москву из Вашингтона. Это улучшение дало себя знать в конце 50 — начале 60-х годов. Предшественник Добрынина Михаил Меньшиков, не сумевший достойно представлять в Вашингтоне Советский Союз, в то же время весьма преуспел в искажении фактов в своих донесениях советскому руководству. Желая потрафить Хрущеву, "улыбчивый Миша” побивал все рекорды лицемерия. Он сообщал, например, что американская общественность чуть ли не единодушно осуждает президента Эйзенхауэра и за шпионские полеты самолетов "У-2” над советской территорией, и за отмену встречи руководителей четырех держав в Париже в мае 1960 года. Добрынин никогда бы не опустился до такой бессмыслицы.

В то же время Добрынин всегда был очень осторожен в своих аналитических оценках американской политики. По определению Киссинджера, этот анализ во всех случаях был "острым и даже мудрым”. Киссинджер был убежден, что в результате "Кремль должен был располагать всесторонней оценкой существующей здесь ситуации”, что могло снизить для него "опасность серьезных просчетов”. Во многих случаях, однако, Киссинджер принимал желаемое за действительное. В отличие от донесений о конкретных переговорах, общий анализ Добрынина американской политики нередко содержал изрядный привкус пропагандистских штампов. Я бы не стал осуждать его за это; такую цену платил Добрынин за необходимость постоянно доказывать свою лояльность советской системе и давать отпор обвинениям в том, что он, мол, "слишком американизировался”. В чрезмерной "американизации” его не раз обвиняли завистники в ЦК и Министерстве иностранных дел.

Как бы хорошо Добрынин ни разбирался в американской структуре управления, он не умеет дать точный анализ разделения в США функций и прерогатив законодательной и исполнительной власти. Советские были очень смущены Уотергейтским скандалом именно в силу непонимания этого распределения прерогатив. Большую часть сообщений о подобных событиях Добрынин поручает готовить своим помощникам.

Добрынин информирован несравненно лучше других советских послов. Он получает из Москвы сугубо секретную информацию, далеко превосходящую по объему то, что получают остальные советские представительства за границей. Это исключение делается для него, несмотря на советскую манию секретности. Даже кремлевские бюрократы понимают, что он должен быть соответственно подготовлен "на всякий случай”. Несмотря на ехидные шуточки и завистливые шепотки по адресу Добрынина, он пользуется в Москве немалым уважением и всегда сохраняет хорошие отношения с "влиятельными людьми”, занимающимися там "американскими делами”.

Супруга посла Ирина, жизнерадостная, толковая и проницательная женщина, в то же время умелая хозяйка. О ней можно сказать, что она служит украшением посольского дома. Хотя Ирина постоянно убеждает мужа оставить "эту убийственную работу”, уйти на покой и заняться в Москве преподаванием истории, я с трудом могу себе представить, чтобы Добрынин возвратился в СССР в качестве профессора. Не говоря уже о том, как сложно будет найти ему замену. Громыко оказался бы перед необходимостью приискать для него какой-нибудь подходящий пост в МИДе, притом так, чтобы не потеснить никакую другую важную персону; более того, присутствие Добрынина в МИДе означало бы, что, быть может, не сегодня-завтра Громыко вынужден будет уступить ему и министерское кресло.

Безотносительно к дипломатическому опыту Добрынина, следует отметить, что он пользуется исключительным доверием партийной верхушки — явление необычное, если принять во внимание, что речь идет о советском чиновнике, деятельность которого проходила вдали от Москвы. Пробыв пять лет кандидатом, в 1971 году он был сделан членом ЦК. Он не только часто присутствует на заседаниях Политбюро, но в отличие от других служащих его ранга, которые появляются здесь только в качестве сопровождающих при том или ином министре, Добрынина приглашают персонально, он выступает здесь от собственного имени; бывает, что заседание созывается специально ради его доклада. Таким образом, для Громыко удобнее и безопаснее держать его в Вашингтоне.

В то же время этих двух деятелей связывают теплые личные отношения. Министр, обращающийся почти ко всем подчиненным по фамилии, Добрынина всегда уважительно называет по имени-отчеству — Анатолий Федорович.

По иронии судьбы, Добрынин, которого уважают в Вашингтоне, непременной принадлежностью коего он уже сделался, где он является старейшиной дипломатического корпуса, — этот самый Добрынин в начальной стадии своей успешной карьеры едва не приобрел здесь репутацию лжеца. В октябре 1962 года, накануне кубинского кризиса, он неоднократно заверял американцев, что Советский Союз не размещал и не собирается размещать на Кубе своих ракет с ядерными боеголовками. Я очень сомневаюсь, чтобы ему было известно действительное положение дел. Хрущев воспользовался своим новым послом, чтобы выиграть время, не сообщая ему правды. В дальнейшем Добрынину пришлось немало потрудиться для восстановления подорванного доверия американцев, и в этом он вполне преуспел, — по крайней мере, если судить по высказываниям Киссинджера.

Основное различие в положении этих двух дипломатов заключалось в том, что Киссинджер располагал большей свободой маневра и правом принимать более ответственные решения. К тому же он пользовался большим влиянием в Белом доме, чем Добрынин — в Кремле.

Победа Никсона на президентских выборах 1968 года и то обстоятельство, что своим помощником по вопросам национальной безопасности он избрал Киссинджера, вначале очень обеспокоили Москву. Оба эти деятеля пользовались репутацией убежденных антикоммунистов. После выхода в свет книги Киссинджера "Атомное оружие и внешняя политика” (1957) Советы заклеймили его как "злейшего врага” и "лакея империализма”. Тем не менее это чувство неприязни сочеталось у советских с завистливым уважением: они признавали его интеллект и вынуждены были считаться с тем, что он занял ключевое положение в американской политической кухне и тесно связан с Нельсоном Рокфеллером. Советы считали Рокфеллера одним из столпов американского капиталистического общества, к которому они относились со смешанным чувством ненависти и восхищения. По мере того как взгляды Киссинджера претерпевали определенную эволюцию, Советы начали пересматривать свое отношение к этому деятелю, и первоначальное неблагоприятное впечатление начало сглаживаться. К тому времени, как Киссинджер вошел в состав никсоновской администрации, для Москвы он уже перестал быть "поджигателем войны”. Теперь его считали ведущим теоретиком "реалистического направления” в политике.