Василий Сабинин - Право на приказ

Командный пункт батальона Беляева находился в самой середине петли излучины речки Радомки и размещался в подвале развалин хуторка, разрушенного в осенних боях до основания. Вход в подвал тогда был завален, и Беляев обнаружил его совсем недавно, расчистил и перенес в подвал командный пункт батальона, как полагалось, доложив в полк о переносе. Командир полка, Клепиков, заскочив по пути от соседей, даже позавидовал:

— Жаль, что осенью, когда оборону тут держали, ты эти хоромы не нашел. Ей-богу, я бы у тебя их оттяпал! Тут и мне-то не по чину. Жилплощадь, хоть дивизионный КП размещай. Везет тебе, Беляев. Не клят, не мят и на таком капе комбат! Неплохо вас там все-таки учили.

Клепиков намекал, когда говорил об учебе, на недавно законченные Беляевым высшие командные курсы «Выстрел», после которых майор был назначен комбатом в полк Клепикова. В боях за плацдарм показал себя, оправдал на все сто процентов лестные аттестации, пришедшие с ним в личном деле.

«Везучий», — говорили в дивизии про Беляева, и доля правды тут, конечно, была. И до войны институт успел закончить, всю войну чуть не с самых первых дней провоевал и уверенно двигался по служебной лестнице, правда, не пропуская ни одной строевой ступеньки, но и особенно подолгу тоже нигде не засиживаясь: был взводным, командиром роты, замкомбата, начальником разведки полка и вот теперь стал комбатом с перспективой хорошего дальнейшего роста — его сразу по прибытии в дивизию хотели оставить в штабе, но вмешался комдив — генерал Хетагуров, питавший слабость к «своим» выдвиженцам. Хетагуров так и сказал: «Пускай в строю, на батальоне, себя покажет, а в штаб всегда взять успеем. Академики и в комбатах нужны».

Резон в генеральских словах был прямой. Для того, чтоб «проявиться» в штабе, даже дивизионном, нужно время, а комбата видно сразу, пусть и во втором эшелоне, через полмесяца можно уверенно судить о командных качествах командира.

Беляев пришелся ко двору. Все у него получалось без тычков в спину и без суматохи — комбат «поводырей» не требовал, дело знал и воевать умел и то, что умел лично, не превозносил до небес, был такой грех у некоторых — сделают на гривенник, а нашумят-наплетут в донесении на весь целковый, в наградных листах был даже скуповат, и это политотдел дивизии отметил, но Клепиков вступился за комбата: «А я зачем? Что комбат недодал, я своей властью прибавлю. Хуже, когда осаживать приходится».

Однако, несмотря на сухость в оценке заслуг вверенного ему батальона, майор Беляев не давал наступать себе на мозоли, когда деятельность батальона пытались принизить даже командиры самых высоких степеней. Всем еще помнился случай с офицерскими занятиями, на котором начарт генерал Зеленцов, по карте, на участке беляевского батальона, показывая обстановку, сказал собравшимся офицерам: «Вот что, товарищи, мы имеем по данным нашей артиллерийской разведки».

Беляев мог бы промолчать, но не промолчал, а встал и доложил, что участок нанесен не по данным артразведки, а попросту скопирован с его карты и является результатом работы штаба батальона, и для сравнения предъявил свою карту. Генерал побагровел и сорвался: «Артиллерия вправе использовать все данные, накопленные всеми видами разведки корпуса». — «Но не выдавать же их за результат активности собственной разведки», — поддержал комбата Хетагуров, и разгорелся такой сыр-бор, который своей властью гасил сам начштаба корпуса.

Хетагуров на людях комбата поддержал, но потом, вызвав к себе и Клепикова, и Беляева, устроил «раздолб» но всей форме.

— Раз сами карту дали, то дальше помалкивайте! Лично ваше или не ваше, а все — наше! Заслуги делить командование будет, а не комбат Беляев и его командир Клепиков!

— Все равно обязан был сослаться на нас, товарищ генерал! — упрямо стоял на своем Беляев. — Если бы его, как под Ковелем, в трибунал отдавали, то наверняка указал бы источник разведданных, а тут блеснуть осведомленностью за счет батальона, получается, можно. Я не о генерале Зеленцове говорю, а о его начальнике разведки. Обязан был на батальон сослаться, а не умалчивать, где и как получил сведения.

Упоминание про Ковель было выстрелом в «десятку», и возразить по существу комдив ничего не мог. Летом, когда немец отступал повсюду, в брешь под Ковелем был брошен наш танковый корпус и понес огромные потери в людях и технике от кинжального, в упор, огня танковых и артиллерийских засад, потому что из-за «прохлопа» разведки фронта корпус ввели не в прорыв, а в подготовленный ложным отступлением немцев «мешок». Со всех тогда спросили строго, но сделанного не воротишь, и именно потери одиннадцатого танкового корпуса в этих засадах существенно уменьшили силу и мощь удара армий, осуществлявших прорыв.

Беляев был, конечно, прав, но комдив Хетагуров, взвинченный неприятным разговором с Зеленцовым, который происходил позднее, уже в отсутствие командиров полков и батальонов, не сдержался и выговорил Клепикову.

— Слушай, Клепиков, ты своих комбатов сам воспитывать будешь или мне этим заняться? — Генерал от запала даже акцента в разговоре прибавил. — Так я займусь, а то они у тебя в штабе корпуса как ведут? Не командир батальона, а, понимаешь, представитель Ставки Верховного! Выучили на свою голову.

И командир двести сорок шестого, и его комбат тогда получили крупный нагоняй, но вслед за этим приказом самого командарма — докатилась-таки и до него история! — было указано: впредь на докладах с приведением данных разведки обязательно указывать командирам всех степеней источник информации и степень проверенности данных.

Однако на войне командиры полков перед наступлением прибывают к комбатам не для того, чтоб удариться в воспоминания или полюбоваться нечаянно найденным помещением для командного пункта. Клепикова торопил приказ свыше, в котором черным по белому было записано о докладе по готовности выхода на исходные. У полка было сложное положение, он должен был выходить из вторых эшелонов даже не своей дивизии и корпуса, а левого соседа — четвертого гвардейского корпуса генерала Глазунова. Вариант с разгрузкой центра группировки, приготовленной к наступательной операции, был применен для того, чтобы вывести в собственные тылы танковую армию и держать ее в максимальной близости — а следовательно, и готовности! — к месту ввода в предполагаемый коридор прорыва уже в первый день наступления. Из-за танкистов пришлось потесниться самим — второй эшелон двадцать девятого корпуса, в который входила дивизия Хетагурова, был разбросан по створам соседей, но тем не менее должен был выйти на исходные рубежи наравне с ними, и это было предметом особых забот операторов армейского штаба. Все начальные перестроения планировалось проводить, используя проводную связь, и только после прорыва первой линии обороны противника разрешалось переходить на радиообмен — это было сделано для соблюдения в тайне начала наступления от немецких средств радиоперехвата и контрмер, которые те могли предпринять.