Василий Сабинин - Право на приказ

Фомин управился быстро и уже накладывал стрептоцидовую повязку, когда появился комбат. Пока ему докладывали, Коляня тихо шипел на Фомина:

— Скорей же, коновалы.

Майор услыхал и махнул старшине:

— Не торопись, медицина. Дай взглянуть на своих героев с тыльной стороны. По такой заднице и ремнем впору. Почему не доложили, что раненые есть?

— Да разве ж это рана, товарищ гвардии майор? — лежа попытался оправдаться тот, которого называли Коляней.

— Тебя не спрашиваю. Тут, кроме тебя, есть кому докладывать.

Командир разведвзвода, понимая, что дальнейшее молчание будет истолковано комбатом не в его пользу, попытался объяснить, что они только появились и сразу вызвали санинструктора. «Вот его», — указал на Фомина, полагая, что старшину, как человека в батальоне совсем нового, Беляев отчитывать не будет.

Однако он ошибся.

— Куда годится, что командир батальона не знает о своих раненых? Я только что в полк докладывал, что у нас все в порядке, ни больных, ни раненых, а получается все не так. Разведчик Селиванов ранен, санинструктор в срок, назначенный командованием, не является, опаздывает, по пути чуть все медицинское подкрепление полка на тот свет не отправляет, и все шито-крыто.

— Я в полку докладывал о том, что угорели, — попытался оправдаться Фомин.

— А командиру батальона не счел нужным? То-то и оно, — уже более миролюбиво добавил майор, вспоминая, что шел не для разноса. — Шел к вам на праздник, как обещал, а у вас тут…

— У нас все готово, товарищ гвардии майор! — встрял старшина из разведвзвода и быстро стянул покрывающую стол плащ-палатку, и всем открылось приготовленное застолье.

— Изобилие! — оглядев стол, изумился комбат. — Как у нас в таких случаях в Калуге говаривают — индюки по заборам сидят.

— Не может быть, товарищ гвардии майор, — заметил Коляня. — Индюк никогда на забор не садится.

— А у нас, в Калуге, сидят, когда изобилие, а потом я — командир, и мне виднее, кто на заборе сидит, а кто с ободранной задницей от меня прячется. Раз говорю, значит, так оно и есть.

Все засмеялись, и Фомин засмеялся тоже, еще не осознавая сам, что смеется совсем немудрящей шутке, смеется впервые за последние три страшных военных года, и казалось ему, что шуток смешнее не бывает, и радовался, что не разучился смеяться.

Потом, когда все устроились за столом, поговорили о скором наступлении, хотя Беляев на эту тему загадочно отмалчивался, но и без командирского разъяснения было понятно, что вот-вот, и все сошлись на том, что Гитлеру летом наступившего сорок пятого обязательно должен прийти каюк, а начинать будут они — гвардейцы, сталинградцы.

Но они: и разведчики, и Фомин, и даже сам комбат Беляев ошибались. Начинать выпало не им. Утром этого дня, с южного, Сандомирского, плацдарма рванулись на Силезию армии маршала Конева. Семнадцать тысяч орудий и почти четыре тысячи танков в составе восьми общевойсковых и двух танковых армий начали то самое наступление, о котором пока еще все, кроме самых высших командиров, ничего не знали, гадали, когда оно будет, все собранные на этом, магнушевском «пятачке».

На переднем крае было тихо, но уже вышли в ночь саперы для разминирования минных проходов, пересчитывали последние данные артиллеристы, танки стояли с баками, залитыми по самые горловины горючим, а в штабах утрясались самые последние неувязки, потому что не все было гладко в подготовке и срок наступления был определен даже не фронтом, а Ставкой, которую слезно просили союзники, и она пошла им навстречу, чтобы спасти их армии в далеких Арденнах.

О неудачах союзников знали. Немцы недавно сбросили листовки, где бравый немецкий солдат пинком вышвыривал из Европы двух шавок, и под ними были для ясности написано: «Монтгомери» и «Эйзенхауэр». Листовки были напечатаны на ярко-розовой бумаге и метались по снежной пороше, и даже указаний, как раньше, чтоб их собирать и сжигать, не было. На англичан и американцев уже никто так не надеялся, как это было в первый год войны, когда ждали второго фронта как чуда божеского, и все до последнего ездового понимали, что Гитлера придется добивать самим и, кроме выстоявшего и теперь идущего на запад русского солдата, окончательной победы и конца войны никто не добудет.

Комбат со своим ординарцем и старшиной Фоминым вышел из блиндажа разведчиков, когда наплыла темнота ночи. Ординарец Антипин зябко поежился и вполголоса матюкнулся.

— Чего собачишься? — обернулся комбат.

— Ложку забыл, товарищ гвардии майор.

— Погляди за голенищем. Ты ее туда при мне сунул, а забыл ты, Антипин, еще одну бутылку коньяка. Заметил, как ты перемигивался.

— Я ж не для себя, товарищ майор.

— Раз не для себя, то обойдусь. Понял? Еще замечу, узнаю, услышу, что цыганишь моим именем — голову оторву. Когда ты оставишь эту привычку — из гостей с пирогом уходить?

Ординарец обиженно засопел, и дальше все трое шли молча. Едва только подошли к командному пункту и кто-то невидимый из темноты крикнул: «Стой! Пропуск!», как тут же раздался обрадованный голос начштаба батальона.

— Товарищ майор! К двум тридцати в полк вас вызывали. Я за вами к разведчикам послал, но разминулись, видно.

— Понял. Пошли, Антипин. А ты, старшина, оставайся здесь. Впредь, до распоряжений, находиться при штабе батальона.

«Кажется, начинается, — подумал Беляев. — До рассвета начать было бы хорошо, тогда за день больше успеем».

День не хотел начинаться. Дивизия двигалась вперед в белесой тяжести тумана. Артподготовка закончилась, но что было сделано там, в немецких боевых порядках, всей мощью стволов, молотивших добросовестно и положенное время, не знал никто. С ночи вместе со снегопадом на плацдарм натянуло плотного речного тумана с Вислы. Наблюдатели и командные пункты по обе стороны линии фронта сразу «ослепли» в такой не проницаемой ни для оптики, ни для осветительных средств белой вате, в которой даже грохот орудийной канонады, казалось, тоже прижимался к земле.

В восемь пятьдесят пять двести сорок шестой полк гвардейцев Клепикова поднялся вслед за последними разрывами. Батальоны свалились в первую траншею, и только тогда выяснилось, что немцы частью отошли на вторую линию, а частью остались; сопротивление не было сплошным по фронту, но от этого выполнение начальной задачи — захвата передовых траншей — не стало проще. Оставшиеся группы противника довольно скоро пришли в себя, и едва ушедшие вперед подразделения полка уткнулись во вторую траншею, как сразу очутились под огнем и с фронта, и с флангов. В ротах объявились первые потери, а очухавшиеся от артподготовки немцы уже налаживали систему огня. Полк практически остановился.