Василий Сабинин - Право на приказ

Не помня себя от радости, старшина проходил парные кремлевские посты, пока не попал в здание Президиума Верховного Совета. Там собралось много военного народу. Это и были награжденные, которым сегодня должны были вручать награды, и знакомых никого не было. Героев было всего трое, и вторым вызвали Фомина.

Михаил Иванович Калинин вручил ему грамоту Героя, Золотую Звезду и орден Ленина. Фомин прошел на свое место и долго не мог успокоиться. Потом всех фотографировали на память вместе с Калининым и Горкиным, и, когда процедура награждения закончилась и старшина уже выходил из Кремля, его кто-то окликнул:

— Товарищ Фомин! Долго вы от меня бегать будете?

Фомин обернулся и увидел, что к нему обращается генерал-лейтенант. Стало даже неловко, потому что это был бывший командир дивизии генерал Хетагуров. Правда, до того и встречал его старшина всего один раз, на переправе через Варту под Познанью, но фамилию-то как пропустил? Ведь читали, когда награждали. «Опозорился перед комдивом!» — подумал старшина и в сердцах про себя подумал нехорошими словами, но, преодолевая растерянность, все-таки исправно доложил генералу, что так, мол, и так, по вашему приказанию прибыл.

— Ну раз прибыл, да еще Героем, то от души поздравляю, старшина. Очень радовался, когда тебя награждали. И за тебя, и за дивизию.

По Красной площади они пошли вместе.

Генерал расспрашивал о дивизии, хорошим словом помянул погибших офицеров: Клепикова, Беляева, еще одного комбата Сарычева из двести сорок четвертого полка, ротного Абассова.

Фомин рассказал о себе, о ранении, госпитале, о том, как опять побывал в полку и вот наконец демобилизован вчистую.

— Жаль, — сказал генерал, узнав о демобилизации старшины. — Еще бы вместе послужили. Я ведь прямо отсюда и на поезд. Еду принимать гвардейский корпус.

Хетагуров буквально в нескольких фразах рассказал о том, что участвовал в войне с Японией, за взятие Харбина представлен к ордену Суворова, который ему и вручили сегодня, и получил новое назначение с повышением.

Потом они попрощались, а на следующий день Фомин и сам уезжал из Москвы. Николай на вокзале напутствовал:

— Этой же осенью в институт поступай и не дури. Тебе учиться надо, и это я тебе как старший по званию приказываю. Понял?

— Так точно! Понял, товарищ капитан!

— То-то. А то цена у твоей звезды, спору нет, большая, но за ней еще и человек большой должен быть, братишка. Про это не забывай.

В Харькове, ожидая пересадки, Фомин слонялся по вокзалу, забитому до отказа людьми. Не зная, куда приткнуться, подошел к ступеням лестницы, где какой-то демобилизованный, в офицерской форме, но без погон, наигрывал на трофейном аккордеоне мешанину из знакомых и незнакомых песенок. Вокруг стояло несколько человек, и парень, чувствуя на себе внимание, старался вовсю.

Фомин вместе со всеми слушал парня, но тут сверху, с лестницы, которая вела, если верить стрелке на ней, в комнату матери и ребенка, начал спускаться капитан с двумя чемоданами и женщина с ребенком на руках. Парню с аккордеоном пришлось подняться, капитан протиснулся мимо Фомина, освобождая женщине путь, и, только поглядев на идущую следом за капитаном, Фомин не удержался и окликнул:

— Товарищ капитан! Людмила Алексеевна!

Оглянулись сразу и капитан и женщина. Это точно была Касьянова.

— Алеша! Смотри, это же наш Володька!

Сушкова трудно было узнать. Пшеничные усы придавали солидности, да и капитанское звание сбивало с толку, хотя не было такой уж неожиданностью — ведь прошло почти полтора года с тех пор, как видел их Фомин вместе.

Они торопились на поезд, который увозил Сушкова к новому месту службы, но за те пять минут, что оставались до прибытия, старшина узнал все, что произошло с ними. Касьянова уволилась из армии в майорском звании, два месяца назад родила сына, и глаза у нее были счастливые-счастливые. Она откинула белый треугольник, закрывавший лицо ребенка, и тот недовольно поморщился, чмокнул губами, но не проснулся.

— Как зовут? — спросил Фомин, и Сушков наклонился над пацаном, взял у матери.

— Пров. Имя русское. Хорошее. Людмила вот предложила, ну и утвердили. Ослушаться не могу, домашним гарнизоном она командует.

— Да. Насчет имени все точно. Геройское имя, — подтвердил старшина, вспомнив, что именно так звали Никитича, честного, работящего, пожилого и мудрого русского человека, ставшего к концу своей жизни солдатом.

И еще он подумал, что это совсем неплохо, когда первых послевоенных детей, сорок пятого года рождения, называют именами погибших однополчан.

Только бы дети это знали.

И помнили.

— Про меня послевоенного писать нечего. Все как у всех. Институт закончил и до сих пор работаю, — сказал мне герой этой повести, гвардеец из сталинградской армии Чуйкова, бывший старшина медицинской службы Владимир Васильевич Фомин. — О нашем брате, ветеранах, понаписано столько, что иногда задумываешься, а надо ли еще что дописывать, да и заслужили ли? Война — дело понятное — или мы их, или они нас. А после войны подрастерялись мы кое в чем, поослабили взятый разгон на высшую справедливость, а кое-кто и вовсе затормозил, подумал, что если не война, так и совсем с прохладцей жить можно. Вот и получилось такое, что те, кто в молодости мог горы сдвинуть, потом потихоньку и незаметно живьем в бронзу старых заслуг влезли. Старые заслуги — заслуги, но не вечное право на непогрешимость. Поэтому я считаю, что нас, послевоенных, с большим разбором славословить надо, а не общим чохом.

…Фомин сказал это с честной убежденностью и коснулся пальцами Золотой Звезды на своем пиджаке, словно проверяя чистотой награды искренность своих слов.

Армия Крайова — конспиративная военная организация, действовавшая в 1942—1945 годах на территории оккупированной немецко-фашистскими войсками Польши. После разрыва в 1943 году отношений между СССР и польским эмиграционным правительством в Лондоне последнее пыталось использовать АК в антисоветских целях.

НПП — танки непосредственной поддержки пехоты.