Василий Сабинин - Право на приказ

Бригаденфюрер Коннель коротким росчерком утвердил приговор военно-полевого суда. Бывший обер-лейтенант Розе стоял перед комендантом навытяжку, зажатый с боков двумя чинами фельдполиции. Знаков различия на мундире Розе не было, они были сорваны только что и валялись на полу.

— А ведь я вас предупреждал, Розе. — Коннель счел возможным говорить и не по протоколу. — Ваши чудесные избавления сыграли злую шутку с вами же. Ваша вина перед нацией, фюрером, Германией доказана, и вы получаете по заслугам, хотя и меньше, на что вы были бы вправе рассчитывать. У вас есть шанс очистить репутацию фамилии, которую вы носите на самых передовых участках обороны, — все это я только что утвердил как бригаденфюрер Коннель, как комендант осажденной немецкой крепости. Но как человек я вам докажу, что тоже склонен шутить и шутку понимаю. Вы признались сами, что оставили в форту Грегора прикованным не то к телефону, не то к пулемету, а бедняга как раз и вел ваше дело, но погиб, как и все на форту. Кроме вас. Я отныне хочу избавить вас от излишней беготни по гарнизону и плачу шуткой за шутку. Вы приковали Грегора, я — вас.

Бригаденфюрер махнул фельджандармам, показывая, что им сказано все, и один из них толкнул Розе под бок локтем.

Когда вышли в подземные переходы штабного бункера и стали протискиваться к южному выходу, Розе из разговоров встречных понял, что русские сегодня где-то на южном направлении смогли просочиться на вал цитадели. Их, правда, не очень много, но все равно это было опасно.

Навстречу вели и несли раненых, а потом из-за них пришлось совсем остановиться. Дежурный по отсеку фельдфебель предупредил, что тяжелая русская бомба попала в шахту механического подъемника и придется подниматься наверх через гараж.

Там, в гараже, пришлось пропускать наверх два шестиствольных миномета вместе с расчетами. Минометы были новенькие и еще лоснились заводской смазкой — в бункерах гаража были даже танки, и не это удивило бывшего обер-лейтенанта Розе. Он неожиданно для себя обнаружил, что стоит притиснутым к пятнистому боку машины, и машина показалась ему знакомой. Он вгляделся. Ошибки быть не могло.

Перед ним стоял африканский «хорьх» Роммеля. Как он очутился здесь?

— Что это за машина? — спросил Розе у механика в комбинезоне со знаками НСКК на пилотке.

— Машина бригаденфюрера Коннеля, — ответил механик. — Он на ней приехал из Берлина, и говорят, что она досталась ему из какого-то парашютного штаба. — Механик в подтверждение своих слов даже показал жестянку со старыми, армейскими, номерными знаками, потому что «хорьх» был с новыми номерами — СС.

Механик еще что-то говорил, но Розе его не слушал. Он уже не помнил себя и не осознавал, что делает, когда схватил молоток, лежавший на подножке армейской амфибии, и, теряя рассудок, начал бить молотком по капоту, стеклам и кабине «хорьха». Он что-то кричал, но никто из проходящих мимо на него не обращал внимания, кроме его конвоиров. Им пришлось повозиться с ним, и Розе пришел в себя, только лежа на бетонном полу гаража, с разбитым в кровь лицом и руками, заведенными за спину до хруста в суставах. Во рту стоял солоноватый привкус крови, а жандармы, как бульдоги, запыхавшись, лежали на нем сверху.

— Нет, голубчик, теперь с тобой по-другому придется, — сказал старший из конвоиров и защелкнул браслеты наручников на запястьях штрафника.

Через четверть часа его приковали к стальному пулеметному столику амбразуры, и жандармы ушли, оставив ему пулемет МГ-42 и целую полку снаряженных магазинов с патронами, похожих на спаренные консервные банки. Бывший обер-лейтенант, а ныне штрафник, Готфрид Розе поглядел в узкую щель амбразуры, но никого не увидел на исковырянной воронками земле и, не целясь, просто так дал длинную дробную очередь.

Пулемет работал.

Бригаденфюреру доложили, что машина его немного пострадала от воздушного налета, вместе с грузовым лифтом гаража. Почему-то это известие огорчило коменданта не меньше, чем известие о прорыве русских на вал.

Утром был убит комбат Беляев. В командование вступил капитан Абрамов. Батальон держался на гребне вала ровно сутки, отвлекая на себя внимание и огонь гарнизона цитадели, пока саперы у южных ворот не построили мост у пролома и на помощь батальону не переправились два огневых взвода сорокапяток, которые помогли отбить отчаянные контратаки немцев. Дальше стало полегче, и батальон начал сам проникать в цитадель. Его уже не могло остановить то, что фаустники разрушили мост, по которому подходила подмога, да и саперы за ночь успели построить новый мост.

В семь утра его снова разрушили, но теперь на валу было столько народу, пушек и минометов, что столкнуть все это с вала оказалось для гарнизона цитадели не под силу.

Штурмовые группы стали просачиваться внутрь цитадели.

Дот помогли взять саперы. Два пуда взрывчатки сорвали бронедвери с тыльной стороны дота, которую прикрывала башня, но башню взяли на себя артиллеристы: ослепили беглым и частым огнем сразу нескольких батарей по окнам, амбразурам и бойницам. Били прямой наводкой, чтобы прикрыть всего пять человек взвода старшины Фомина — все, что осталось после суточного сидения на валу. Но эти пять человек чувствовали себя взводом и действовали как взвод. Познань стала школой уличных боев, и те, кто оставался жив к штурму цитадели, были уже академиками своего дела и могли делать такое, что даже бывалые солдаты разводили руками: «Быть не может».

Старшина Фомин и его взвод из пятерых человек, как и все остальные штурмовые группы дивизии, поступали вопреки всякой логике, лезли там, где, казалось бы, нельзя было пролезть, атаковали тогда, когда не рекомендовал ни один устав ни одной армии в мире. В гарнизонах дотов у немцев меньше роты никогда не было, и пятеро ребят фоминского взвода тоже это знали, но упорно и настойчиво прорывались в дот, считая, что главное — это добраться до немца, а сколько их там — это неважно. Шапкозакидательством тут и не пахло. Это была реальная оценка своих сил, и они доказали, что все у них без ошибок.

Едва после взрыва сорвало бронированные створки дверей, в проем выпустили все фаустпатроны, что оказались под рукой — их было не меньше двадцати, и они были запасены самими немцами под противоосколочным козырьком дота. Потом в дым и копоть ушел весь взвод — все пятеро. В первом ярусе дота мало кто уцелел, но дальше был этаж подачи снарядов, и там пришлось воевать по подвальным правилам — на нож и пистолет. Пришлось туго, и неизвестно, чья бы взяла, но Пахомов очередью поджег штабель полузарядов артиллерийского пороха, и сразу стало как в аду — порох, сгорая, свистел и визжал, рассыпался искрами и едкой гарью. Всем стало не до драки, и дружно дернули наверх. И свои, и немцы. Пятеро успели раньше, и это оказалось очень важным, потому что, очухавшись и хлебнув всего по глотку свежего воздуха, они стали хозяевами положения у выхода — все, кто выскакивал оттуда, попадали под автоматы.